Капитан
Рваная паутина высоких облачных кружев терялась на небосводе, еще сочно-голубом, но начинающем по краям выцветать от яркого солнца, неумолимо восходящего к своему полуденному апогею.
Степной безлюдный пейзаж, уже начинавший лениво растекаться и струиться под усиливающимся зноем, незаметно преображался, постепенно обретая отдельные признаки немудреной провинциальной цивилизации. Легкая коляска, сопровождаемая полудюжиной всадников – обвешанных саблями, пиками, мушкетами, пистолетами отчаянных бородачей с недоверчивыми пронзительными взглядами из под мохнатых шапок – беззаботно пересчитывала все неровности высохшего до каменного состояния большака. Дурашливо поскрипывая всей своей конструкций коляска бесцеремонно непочтительно потряхивала пассажиров. Их было двое: задремавший, уронивший голову на грудь сухощавый немолодой генерал-поручик и задумавшийся о чем-то насупленный офицер.
Уже близка была цель поездки – юный город, начинающий складываться вокруг крепости, заложенной пять лет назад в самом начале дельты великой реки восточных славян, помнящей государство Антов.
Крепость запирала путь вверх по реке из широкого лимана и моря, которое считала своей внутренней акваторией драчливая юго-восточная империя. Амбиции любой империи немалые, а эта несколько сотен лет назад вытеснила с исторической сцены древнюю, тысячелетнюю цивилизацию; великую, но окончательно ослабевшую под ударами более молодых государств. Впрочем, занимая географическое пространство более древней империи, и стремясь играть важную роль в жизни Востока и Старого Света, империя нынешняя, которую иногда называли Порта, тем не менее, уже проявляла признаки дряхления и могла вскоре повторить судьбу всех воинственных государств, руководимых бездушными правителями. Во всяком случае, значительная часть северного берега моря с большим полуостровом уже ушла из-под контроля.
Теперь здесь укрепляло свои позиции самое большое и сильное славянское государство, и генерал был одним их тех, кто стоял не страже его рубежей и интересов.
Верховые и возница в предчувствии скорого завершения почти недельного путешествия и, если не хорошего отдыха, то хотя бы перемены условий, приосанились, расправили плечи, разгладили лица и даже, казалось, готовы были запеть. Но никто из них не решился бы без большой нужды прервать сон своего командира – человека, казавшегося, одновременно, открытым и сложным, насмешливым и серьезным, незлобным и жестким. Да и офицер, ехавший с генералом, готовый выполнять распоряжения начальника, угадывать его намерения, оставался сосредоточенным, непроницаемым и вряд ли поощрил бы подобное самоуправство в урочное время.
Однако генерал-поручик и сам очнулся от краткого сна. Он аккуратно, не поднимая головы, приоткрыл веки, оценивая обстановку. Дорога привычно вела в город, окраины которого уже можно было рассмотреть вдалеке; а впереди слева, ближе к реке, русло которой угадывалось в полутора верстах южнее, в степи неожиданно обнаружилось людское присутствие, сопровождаемое несколькими не очень плотными дымами, смешивающимися с восходящей знойной марью. Офицер и казаки эскорта, знакомые с этой местностью, заинтересовались странным явлением, пытаясь угадать, не ученье ли внезапно назначил губернатор – правитель Юга страны, или, чего хуже, не неприятель ли решился осадить вдруг город.
Поэтому голос генерала прозвучал для всех неожиданно:
– Ну ка, молодцы, не найдете ли съезд к этому плётцлихьмерхенштату Китежу![1] Да на стороже будьте, помните, что к губернатору намерен явиться я сюрпризом немедля.
Генерал не выглядел ни усталым, ни удивленным, но, казалось, проявлял азарт, свойственный ему во всяких неожиданным ситуациях. И все же легкое раздражение адъютант и казаки почувствовали.
Свежий след от повозок влево обнаружился довольно скоро, и начальник приказал ехать по нему к подобию небольшого лагеря.
– Ногайцы обогнать нас не могли, – громко рассуждал он вслух, чтобы не повторять потом подчиненным своего решения и подготовить их к возможным ситуациям, – ни бахчисарайцам, ни османам здесь делать нечего; и не резон, и мимо крепости не проскользнуть. Значит – свои. А может, маневры губернатор внезапно учредил, Коли так, то здесь его и можно встретить. А нет – то через эти бивуаки к береговым батареям и верфям ближе, а там, за делом, ловчей всего графа и настигнуть.
За три сотни саженей от лагеря к коляске генерала вернулись наряженные в разведку казаки.
– Вашпревство! Флотской екипаж киринтин разбил и сказывают, что никого пущать не велено, а чтоб мы убирались восвояси, – сходу доложил начальнику старший.
– Это кого «не пущать»? – возмутился генерал-поручик, не ожидающий такого оборота; он и не подумал останавливать коляску, – какой там еще… Фло-отской?
Похоже, самолюбие генерала, намеревавшегося выскочить бесом из табакерки перед носом губернатора, было задето. Он, не любивший отступать ни в бою, ни в безвыходном положении, здесь и вовсе препятствий не заметил, и не изменил своего намерения немедля следовать в лагерь, возникший как по волшебству средь сочной в начале лета степной травы.
Генерал не обращался ни к кому, не давал никаких распоряжений, но был уверен, что теперь его, пусть и немногочисленная, команда лучше подготовлена к разным событиям, а если понадобится, и испытаниям.
Настроение начальника, его азарт, целеустремленность, решимость передалась казакам и адъютанту, лошади перешли на рысь, готовые сорваться в галоп, коляска затарахтела веселее и беззаботнее. Казалось: внезапно возникшее неудобство будет легко преодолено и, скорее всего, этот незначительный эпизод поездки вскоре забудется.
Однако преодолеть кордон из полудюжины пеших матросов сходу не удалось.
На условной границе лагеря путь лихим кавалеристам, полным решительности, и сопровождаемой ими коляске с начальником и его адъютантом преградил грубоватый, еще не выкрашенный, но вполне надежный шлагбаум, сооруженный, вероятно, из остатков дерева, пошедшего на рангоут какого-то корабля. Справа и слева от шлагбаума были устроены рогатки и легкая плетеная изгородь.
Для неприхотливых казачьих лошадей шлагбаум, пожалуй, не был непреодолимым препятствием, однако, коляска летать не могла, да и цели прорываться любой ценой никто не ставил.
Движение конных першило в топтание на месте, решимость сменилась ожиданием.
Генерал, по всей видимости, полагавший, что проезд через весьма условную преграду, по-прежнему, остается формальностью, спокойно наблюдал за происходящим. А адъютант строго и с достоинством представил своего начальника, известного в армии и при дворе. Матросы вытянулись, старательно демонстрируя строевую выучку и преданность державным интересам, неподдельное уважение к авторитетной персоне, а старший охраняющей въезд в лагерь команды, боцманмат, вышел перед шлагбаумом и незамедлительно отрапортовал, представившись по всей форме.
Однако шлагбаум не дрогнул и продолжал преграждать путь.
Воцарилось, было, всеобщее немое недоумение. Но оно тотчас же было взорвано не сдержавшим негодования казачьим сотником.
– Что ж ты, тюлька азовская, оглоблей-то ломаной воткнулся посередь степи? Одеревенел от восторгу? Зараз пр-ропущай славного хенерала! – хрипло пролаял в сердцах бородач с вздыбившегося коня.
Матросы дрогнули, шелохнулись, как ковыль, тронутый последним порывом суховея, завращали зрачками, но устояли, и даже приподняли ружья, готовые и «на-краул» взять, и защищать своего командира. Старший из стражников, сглотнув, начал не вполне уверенно:
– Вашродь…, Вашепресхоство…
Сотник же продолжал напирать, готовый, казалось, прижать смешавшегося моряка к шлагбауму, а может и смести и стража, и препятствие со своего пути.
– Я вас!!! – потрясая нагайкой, крикнул сотник.
Но боцманмат вдруг резко ткнул перед собой штыком, рванулся навстречу казаку, еще раз напугав коня, и гаркнул еще громче горячившегося конного:
– Сто-о-ой! Наза-ад!
Остальные матросы мгновенно ринулись на выручку своему начальнику …
– Назад! – неожиданно отчетливо разрезал жаркий сгустившийся воздух высокий голос генерала, – всем стоять!
Казак осадил коня, матросы снова вытянулись, а боцманмат мгновенно, как бы подхватив последнее слово генерала, громко ступенчато доложил:
– Вашш! Пресс! Во! Проэзд! Влагерь! Закрыт! Ка-ран-тин!
– Да ты не робей, – в голосе генерала послышались насмешка и покровительство, – не кипятись, служивый. Ты просто изъясни, – подчеркнуто спокойно и неторопливо говорил генерал-поручик, выбираясь из коляски и степенно двинувшись к боцманмату.
В голосе его сочетались строгость и рассудительность. Поэтому доверие в душах матросах к генералу росло.
– Вижу! – продолжал генерал уверенно, – долг свой готов ты выполнять ревностно. Но что за страх движет усердие твое. Вот простор – русское поле чистое, – генерал театрально-широко, по восходящей траектории плавно повел рукой куда-то вправо и вверх, как будто всю приморскую степь дарил нижнему чину и матросам.
– Вот генерал русский, бьющий басурман во славу России! – при этом он не указал на себя, а красиво вывел приглашающий жест в сторону начинающего всерьез волноваться боцманмата.
Оратор выдержал недолгую паузу, во время которой невероятно наморщил и без того не самое красивое лицо свое, заставив всех слегка взволноваться, изобразил предельное непонимание, и выразительно вопросил:
– И какая же сила может заставить русского матроса помешать русскому генералу следовать по его неотложным государственным делам?
Миссия генерал-поручика и вправду была важна чрезвычайно, и времени лишнего у него не было. Он, при помощи вверенных ему дивизий и растущего авторитета своего государства за сотни верст отсюда замирял большой горский народ и уже почти готов был положить к ногам своей императрицы клятву этого народа на верность и, в придачу, обширные земли им населяемые. Сюда же генерал приехал для согласования своих действий и уточнения полномочий к ближайшему помощнику императрицы, не так давно самому близкому ее человеку, и остававшемуся самым влиятельным в государстве деятелем.
– Ваш! Всок! Прес! Во! – громко и отрывисто приступил к очередному докладу взволнованный страж некрашеного шлагбаума.
Генерал в тон докладу подобрался, вытянулся, благосклонно пропустив мимо ушей свое повышение в звании[2] от нижнего чина.
Боцманмат, однако, оказался крайне лаконичным.
– Пр-риказ! – рявкнул он и торжественно замер.
– Чей! – не менее торжественно и строго спросил генерал?
Адъютант осторожно переместил свое задеревеневшее тело и встал у коляски. Сотник, что-то беззвучно и гневно шевеля губами, отъехал в тыл своих подчиненных. Казаки, кто – угрюмо, кто – с интересом, наблюдали за происходящим из-под нагревшихся под уже высоким солнцем шапок.
– Нашего экипажа командир, – в ответ доверительно сообщил старший.
– Кто же он? – величаво выпытывал генерал.
– Приказ отдан мной! – взволнованно, но внятно прозвучал ответ, – и через расположение лагеря ныне проезд и проход невозможен.
Но это говорил уже не боцманмат. Перед шлагбаумом возник строгий, хоть и усталый капитан второго ранга; вслед за ним аккуратно занимал положение молоденький мичман.
Увлеченные диалогом у шлагбаума не заметили прибытия новых персонажей; поэтому морские офицеры появились для них внезапно.
Лицо капитана второго ранга излучало спокойную сосредоточенность, нешуточную заботу о большом серьезном деле.
– И кто же уполномочил вас такие приказы отдавать? Ваш адмирал? Или, может, губернатор? – выдержанный и обычно ироничный генерал-поручик, казалось, может потерять самообладание.
Капитан второго ранга стоял прямо и твердо, как будто готовился выдержать надвигающийся шторм и казался выше генерала.
– Предписавший мне отдать этот приказ могущественнее любых адмиралов и губернаторов.
– Неужто, матушка императрица? – театрально изумился в легком полупоклоне генерал.
– А может, прости, Господи, – втянув голову в плечи, став заметно ниже собеседника и изображая своим подвижным нешироким лицом испуг, генерал перешел на шепот, – архангел вам лично передает поруч…
– Смерть, ваше превосходительство, … осмелюсь доложить, – вытянулся перед генералом по стойке смирно капитан. – Смерть! И ответственность за вверенных мне людей, коим надлежит спускать на воду корабли и овладевать наукой побеждать врага на море вынудили меня прибегнуть к крайним мерам, что и утверждено наместником юга страны.
Генерал-поручик недовольно нахмурился, морщины сарказма спорхнули с его лица теснимые гримасой серьезности и недовольства. Моряк, как будто, не замечал ничего, старался успеть сказать как можно больше, продолжая, не-то доклад, не-то нотацию:
– Люди в округе стали болеть и умирать, ваше превосходительство. Похоже, чума. Она и стала причиной вывода экипажа за пределы города и прекращение всякого сношения подчиненных мне людей с другими, кои могут быть заразой поражены, а также, ежедневное копчения обмундирования, уксусное протирание, в питании усилили чеснок и лук, травные отвары, омовение трижды на дню …
– И помогает? – скорее, чтобы просто вставить слово, спросил генерал, – не поторопились?
– Время покажет, ваше превосходительство, – отвечал невозмутимо моряк, – пока Бог милует. А к губернатору, если позволите, я вас проведу. Его светлость встретить на верфи надеюсь. Сам собирался к нему на доклад.
Генерал, на лице которого задержалась лишь легкая досада, на несколько мгновений, как будто вдруг забыл о капитане и действительности, глядел мимо собеседника куда-то в степь. В наступившей тишине стало слышно, как лагерь продолжает жить своей жизнью, порядок которой установил капитан.
– А умывание усердное для каждого лучше бы довести до пяти раз, – негромко произнес генерал-поручик.
– Точно так, – спокойно согласился капитан, добавив, – как пять лет назад в Гёзлёве.
Генерал из-под нахмуренных бровей метнул короткий взгляд в капитана.
– Нам сейчас все же легче. Под моим началом всего несколько сотен офицеров, матросов и плотников. И о чуме пока нет точных сведений, но мы готовы … – успел произнести еще одну фразу капитан.
В памяти генерала ярко вспыхнули события осени 1778 года, когда ему, тогда начальствовавшему над всеми войсками в Тавриде, выпало бороться с чумой. Вспомнилось, как он организовал ремонт всех колодцев и фонтанов, заставил обывателей наново побелить дома снаружи и изнутри, отрядил солдат очистить все отхожие места и конюшни, как требовал от всех ежедневно пять раз умываться, за что был донос на него, будто он «обасурманился».
– Поехали, – коротко бросил генерал, – дернув головой в сторону своей коляски.
Адъютанту генерала велено было следовать дальше верхом; казаки вели с собой дополнительных лошадей под седлами. Капитан второго ранга, которому генерал предложил ехать с собой, негромко отдал короткое распоряжение молодому мичману. Тот козырнул командиру, генералу и немедленно скрылся за шлагбаумом в глубине территории временного карантинного лагеря.
Капитан второго ранга указал путь наиболее удобный, но в объезд лагеря.
Ехали некоторое время в молчании, которое прервал генерал-поручик.
– Стало быть, о моих скромных стараниях во славу Отечества, наслышаны… даже, как будто, в деталях, – заговорил он угрюмо, не к кому не обращаясь.
– Странен тот военный соотечественник, кто не знает покорителя Туртукая, защитника Гирсово, – осторожно отозвался моряк.
Генерал усмехнулся, но ничего не ответил.
– Так вы, кроме лазаретов и прачечных для парусов и бинтов, чем командуете или командовали? – хотел пошутить генерал, однако, получилось язвительно.
– Под моим началом был не один корабль … , – упорно не замечал настроений хозяина коляски гость, – Бот «Курьер», потом «Морея», «Модон», «Виктор» …
– Знаю. «Виктор», линейный корабль… и про «Морею» слышал.
– … а до «Виктора» еще императорской яхты командиром был в столице.
– М-м-м, – с многозначительным деланым облегчением выдохнул генерал, вскинув и опустив брови: мол, «Вот как! Понятно!».
Но моряк предпочел и этого не слышать. Продолжал невозмутимо.
– Сейчас «Святой Павел»…
– Это что же, восьмидесятипушечный корабль, что на янтарном море двадцать лет тому ходил? Или пинк[3] о восьми пушках жив еще? – проявил генерал осведомленность, которая могла вызвать обиду.
– Вовсе нет, – старался оставаться невозмутимым моряк, – этот «Святой Павел» новый линейный корабль. Правда, он еще строится… Надеюсь получить его под свое начало.
На этом разговор прервался.
Становилось жарко. Небесный свод, распираемый теплом и светом, поднимался; белесые редкие обрывки небесных кружев, клочки воздушных пуховичков оплывали, сползали к горизонту, оставляя безграничный солнечный простор орлам.
– Так, значит, – буркнул генерал, – с командой строите корабли, а потом сами ими управлять будете…
Провожатый едва заметно пожал плечами.
– Полагаю, имеющие опыт морских походов и сражений офицеры и матросы, могут способствовать большему совершенству будущего корабля. Есть резон и в том, чтобы строя корабль, лучше знать все его особенности, характер, сильные и слабые места…
– На Бога надейся, а сам не плошай, – буркнул, как бы, про себя хозяин коляски, – и на море, и на суше, и в строительстве, … Предусмотрительность! Может, за эту самонадеянность нас и обрекает Господь на войны и чуму…
– Господь лишь спасает и оберегает, – осторожно возразил моряк, – от нас самих, чаще. Не усматривает он различий в том, кто пред лицем его. Всех любит. Мы же, темные глупцы, пленяемся предрассудками, злобою, завистью и леностью…
– Как же человеку быть подобает, на что уповать?
– На разум свой, прилежание, трудолюбие … и верность Отечеству.
– А с верой что же? С тем, что, превыше любой силы! С тем единым, что спасало и сохраняло людей, вопреки всякой силе и хитрости! – изобразил смесь изумления и возмущения генерал.
– Ответ известен вам лучше, чем кому бы-то ни было.
– Может, и так. Но правда – у каждого; однако, правыми оказываются немногие.
– Люди часто мнение или страсть правдой считают, а держаться следует истины, – возразил капитан.
– Вольтерьянство! … – вскинул брови генерал-поручик.
– «Вольтерьянство» – слово всего лишь, разно измышляемое, – парировал моряк уже увереннее, – а суть вся в истине. А она в том, что разум, знание, труд повседневный на благо людей, верность долгу и есть лучшее выражение веры. Творец, сиречь величайший и добродетельнейший разум, по своему подобию создал человека: разумным и добродетельным созидателем.
Собеседники умолкли, оказавшись наедине со степью, небом и своими думами.
Вскоре мысли генерала прорвались наружу.
– Знавал я одного зело ученого человека; хоть и не близко, но лично … – генерал как будто запнулся, вздернул подбородок и, как будто ему кто-то возражал, вставил подчеркнуто значительно, – и горжусь этим!
И дальше продолжал в обычной своей манере – тоном человека не лишенного иронии, но говорящего утвердительно лишь то, что знает наверняка.
– Этот человек тогда, в силу бесспорных военных успехов Отечества, был подданным нашей государыни, сиречь – соотечественник. Однако вскоре статус сей, а паче – земли на западных рубежах наших, в коих проживает оный мудрец, по высочайшему верхоглядству и небрежению к доблести и жертвам воинства нашего, утеряны были. Так вот, мыслитель тот мне и тогда о силе разума говорил…
Генерал прищурился, продолжив тихо, как бы сокрушаясь вслух:
– Я тогда в лицо ему позволил себе усомниться в правильности понимания им Создателя… Да только он, пожалуй, более ревностно почитал его из глубины знаний своих…
Капитан второго ранга слушал внимательно, не перебивая собеседника.
– Молодой я был, – размышлял генерал-поручик, – проявил непочтительность к ученому мужу, но не придал тому значение… Важное поручение в те дни выполнял между баталиями военными; жажда нового, побед во всем меня обуревала …
Генерал, как будто, очнулся, вернувшись из далекого своего прошлого в немудреный экипаж, покачивающийся и подпрыгивающий на ухабах степной дороги, обратился к капитану с задорным вызовом.
– Вот, не знаю я вас, … О чем искренне сожалею! – закивал головой генерал, но вернулся к своему провокационному тону, – а слава, все же, военному человеку важна!..
– Блаж и гордыня, – забыв субординацию твердо и горячо прервал моряк едва начатую мысль старшего начальника, – помимо исполнения своего долга, видения плодов начинаний своих, главная награда – сохраненные жизней человеческих.
– Да как же их сохранять, когда на войне главное – врага сломить и разметать?.. Огнем и железом! И единоверцев в самое пекло огненное отправлять надобно! Как без этого?
– Человек впал в грех и никак выпутаться не может, – уже более спокойно м примирительно отражал выпад собеседника капитан, – оттого и войны, и вражда… Любви и уважения к человеку недостает. Вот и приходится ратным людям страдать за других, и грех на себя брать. А командиры вынуждены обрекать себя и других на опасность и смерть, дабы большего кровопролития не допустить. Уж вы этим искусством превосходнее иных овладели. И ясна вам противоречивость воинских тягот, – завершил моряк болезненно морщась.
– Да-а, – устало, как будто забыв о собеседнике, еле слышно выдохнул генерал-поручик, – а без триумфа под барабаны и трубы … медные ли, серебряные, … воину пустынно после грохота и дыма битвы…
Правителя юга страны несговорчивые собеседники встретили, как и предполагал капитан второго ранга, на верфях, куда они успели прибыть за несколько минут до приезда светлейшего. Генерал-губернатор, по своему обыкновению, стремился лично следить за продвижением дел в своих важнейших начинаниях, и непосредственно участвовал в них настолько, насколько полагал нужным. Чтобы не выпускать нити неуклонного и точного выполнения задуманного, но, при этом, не отбивать инициативы у назначенных им исполнителей, не обижать их мелочной опекой.
Без парика, в простом полотняном белом мундире, генерал-губернатор, а также, одновременно главнокомандующий всей легкой конницей страны, командующий всех ее войск, расположенных на юге, генерал-инспектор, верховный начальник Мастерской оружейной палаты, граф, князь, генерал-аншеф … и прочая, мог бы легко затеряться среди инженеров и офицеров, если бы не неподдельное уважение, глубокое почтение и пристальное внимание, которые он вызывал у окружающих. Отношение людей – знатных и безродных, военных и штатских, высокопоставленных и самых простых, но одинаково чувствовавших в нем саму государственную власть и великое созидание – формировало вокруг него невидимое поле притягательности и дистанции.
Выслушав доклад приехавшего генерала, именитый и могущественный государственный деятель вежливо попросил младшего по званию и статусу военачальника подождать минуту, пока он переговорит с капитаном второго ранга.
– Ваша светлость! – вместо ответа воскликнул, козырнув, генерал-поручик, как бы говоря: «Как можно, готов ждать, сколько вам будет угодно».
Доклада моряка генерал-губернатор не дослушал, остановив его мягким движением руки.
– На верфях все мне ясно. Как будто, ладится дело, … Лишь вовремя следите за своевременными поставками леса, скобяных, и всего прочего… Да чтобы надлежащего состояния все материалы были. Всякая малая слабина при строительстве, как вы давеча верно замечали, обернется заметной прорехой на воде, бедой в походе.
Капитан резко склонил и выпрямил голову в знак принятия и понимания полученного указания.
– И вот еще что … Мне утром донесли о новых случаях… Если наихудшие опасения подтвердятся, – совсем по свойски довершил генерал-губернатор, – попрошу тебя, дорогой мой капитан, взять на себя заботу не токмо обо всем гарнизоне, но и городе с обывателями. Будешь отвечать за преграду заразе.
Отпустив капитана, губернатор с четверть часа увлеченно говорил с генерал-поручиком.
– Действуйте с горцами, как задумали, осмотрительно, но решительно, ваше превосходительство, – завершил он беседу, – план ваш правый; уверен, лучше вас никто не устроит подчинение этих полудиких племен императорской короне.
Затем правитель юга страны устало улыбнулся и попросил отобедать с ним.
– Ваша светлость, – отвечал генерал-поручик, – польщен бесконечно, но, боюсь, отвык от обеденных церемоний, – кроме данных вами распоряжений ничего иного меня не держит в этом городе, а там, в предгорной степи трудное дело ждет исполнения решений вашей светлости, воли и мысли ее величества.
– Никаких церемоний не предвидится. Лишь разделите мой скромный хлеб. Все равно мне необходимо передать вам лично важные бумаги …
– Воля ваша, – согласился генерал-поручик, – на все готов. Буду у вас, во сколько прикажете, – изобразил он покорность.
Но правитель юга его успокоил.
– И не страшитесь: ни единой лишней, а, тем паче, никчемной персоны не будет; и праздности растянувшейся не ждите. Мне и самому нынче час дороже золота. – Губернатор смахнул с лица вялую улыбку; взгляд его приобрел обычную решительность и твердость, – только с устройством новых армейских порядков разумных, обмундирования удобного, уставных правил – непочатый край … и козни противников многоликих надобно превозмочь: чванливых, узколобых, ехидных… А вкупе с оным – флот новый, и крепостей обустройство… А потребны еще дороги, гавани и пристани, батареи надежные… Порта еще долго помнить будет Прутский поход.[4]
– Воля ваша, – повторил генерал-поручик, – все приму, любой, даже не подобающий воину, крест. Умоляю лишь слезно, – с лицом Пьеро,[5] взмолился генерал, – не определяйте меня в подрядчики и инженеры. Чаши сей, смею убояться, не вынесу.
Губернатор тяжело вздохнул, стал совсем серьезный, и заметил без тени иронии, тоном совершенно непреклонным, не терпящим возражений:
– Коли Отечеству надобно станет, все не токмо инженерами и подрядчиками, а плотниками и углекопами станем… , – и, кивнув в сторону, строящихся кораблей, добавил более мягко, – вот и господин капитан второго ранга такой. С императорской яхты сбежал скоро, недолго выдержал; хоть и там дело свое делал отменно: команда вся как единая пружинка, яхта – пряник пасхальный. А вот теперь и строит, и от чумы бережет, и стрелять учит… что на якоре, что и на волне.
Губернатор снова вздохнул, но уже с облегчением.
– Построим флот, – проговорил он тихо, но очень убежденно, – и он его поведет, и явит миру истину, что наш флот – самый сильный.
Генерал-поручик по мере размышлений правителя юга страны, генерал-инспектора, главнокомандующего всей легкой конницей страны, … и прочая, хмурился все больше, отвел глаза в противоположную от верфи сторону и замолчал.
Губернатор незаметно усмехнулся и лишь напомнил об обеде:
– Определите людей на отдых и не опаздывайте ко мне, ваше превосходительство. Нам есть, что обсудить.
– Слушаюсь, ваша светлость, – ответил с поклоном насупленный генерал-поручик, и губернатор направился к своему легкому экипажу с матерчатым козырьком.
После отъезда губернатора генерал-поручик ненадолго вернулся к строящимся кораблям и нашел там капитана второго ранга.
– Не задержусь здесь; завтра до зари надеюсь покинуть город сей, – проговорил генерал скороговоркой и в том же темпе добавил, – спасибо, что сорок дней не заставили меня ждать где-нибудь за рекой аудиенции светлейшего.
– Не Венеция у нас, – улыбнулся одними глазами капитан.
– Прощайте, ваше высокоблагородие! Не знал я вас, но вперед знать буду! Буду следить за успехами!
– Буду стараться не огорчать … , – едва заметно пожал плечами моряк.
– А встретиться еще рад буду! – заключил генерал.
– Почту за великую честь, – с серьезной искренностью ответил капитан второго ранга.
И эти двое – оба преданные и надежные слуги Отечества – разошлись по дорогам своих судеб: один приводить к присяге тысячи новых подданных императрицы, укреплять южные границы страны; другой – строить флот, защищать южные приморские города и крепости империи от чумы, обучать офицеров и матросов к будущим сражениям.
Оба предназначение свое выполнили сполна.
[1] От нем. plötzlich – внезапный, и Märchen – сказка.
[2] «Ваше высокопревосходительство» – обращение к полному генералу или «генерал-аншефу»; в данном случае, к генерал-поручику, положено обращаться: «Ваше превосходительство».
[3] Небольшое парусное судно (водоизмещение – от 50 до 200 тонн) XVII-XVIII вв., используемое как разведывательное или транспортное.
[4] Прутский поход 1711 г. – одна из самых неудачных компаний в истории Русской армии, в ходе которой турецким войскам удалось окружить русские войска вместе с царем Петром I. В итоге был заключен мир, невыгодный России.
[5] Пьеро – персонаж итальянского уличного театра (комедия дель арте), представляющий прикидывающегося добродушным ловкого слугу, который нередко попадает в неловкие ситуации.
