Из повести «Автономный дрейф». Глава двенадцатая.
Алексей просидел в Душанбе месяц. Разместили его в комнатке с железной кроватью и тумбочкой в Доме культуры местного гарнизона. День Коркин проводил в штабе российской дивизии, в Доме правительства и встречался с местными силовиками. Выстраивал взаимодействие, а проще говоря, знакомился с людьми. Передвигался по городу самостоятельно, но личное оружие всегда носил с собой. В Душанбе вообще-то было относительно спокойно, но вечером появляться на улице не рекомендовалось. Иногда где-то на окраинах слышались автоматные очереди да изредка разрывы гранат. Здесь он услышал массу историй о выдавливании русского населения из республики. Воспитанный на советском интернационализме, Алексей не очень-то верил подобным рассказам. Но после встречи с российским послом сомнения в национализме местного населения отпали сами собой. Внук Максима Горького, Пешков, показал ему целую стопку писем с описанием беспредела, творимого по отношению к русскоязычному населению. При этом он заметил, что волна национального экстремизма в скором времени дойдет и до самой России.
Как-то раз, при очередной встрече, Пешков показал Алексею письмо на имя президента России от очередной русской беженки.
«Уважаемый господин Президент, — вежливо начала женщина свое обращение, — помогите мне выехать на Родину, в Россию, в Ярославскую область. Правда, там у меня уже никого, наверное, и не осталось из родственников. Мне пятьдесят лет. Хотя и живу в трехкомнатной квартире в центре Душанбе, продать ее не могу. Поэтому и денег нет на самолет, а поездом ехать опасно. Многие русские часто не доезжают до границы. Их просто убивают по дороге, грабят и насилуют. Покупатели квартиры и соседи предлагают отдать ее бесплатно, все равно, мол, отберут. Скоро будет как в Прибалтике, — чемодан, вокзал, Россия. Да еще и оккупантами называют! Какие же мы оккупанты в Таджикистане? Девятнадцатилетней девчонкой я приехала в Душанбе по комсомольской путевке, работала всю жизнь на хлопчатобумажной фабрике. Муж — таджик, два года как уехал из республики неизвестно куда. Дети взрослые. Обе дочери замужем за местными. Живут в аулах. Там у них по несколько жен. Дочери бесправны и живут, как средневековые наложницы или рабыни. Общаться со мной им запрещено. Потому что я другой веры, православной. Помочь здесь мне некому.
Надоели ежедневные оскорбления и унижения. Особенно достается от детей. Как они нас только не называют! Для русского в этом городке нет бесплатной медицины, льгот на оплату квартиры, социального пособия по безработице. Полное бесправие.
Горбачев нас предал и бросил на выживание. Товарищ Президент Ельцин, напишите свой Указ, чтобы всех нас, русских, посадили в военные самолеты и вывезли в Россию, домой. Только прошу, не отправляйте нас поездом. А свою квартиру я и так отдам, кому вы скажете…»
— Почему же российское правительство не защищает своих граждан? — оторвавшись от письма, спросил посла Алексей.
— А есть ли у нас русское правительство? — вопросом на вопрос ответил дипломат.
Через неделю посла отозвали на родину. Видимо, он давно открыто высказывал свою позицию, что не могло понравиться руководству Таджикистана. Наше же правительство попросту закрывало глаза на бедственное положение своих соплеменников.
В один из теплых ноябрьских вечеров гарнизон подняли по боевой тревоге. На плацу дивизии выстраивались колонны солдат, туда же медленно въезжала боевая техника. Формировалась ударная группа.
В лучах прожектора запутались несколько бабочек. Свет их ослепил, и они беспомощно летали по световому коридору. Алексей вспомнил письмо беженки и сравнил ее с этими бабочками. Она также оказалась ослепленной событиями, происходившими после развала Союза, и продолжала искать правду там, где ее нет.
Заместитель командира дивизии по воспитательной работе на его вопросительный взгляд ответил:
— Сегодня утром вырезан десятый погранотряд. Если хочешь, можешь поехать на место. Получи автомат да возьми пару гранат.
Через час Алексей уже залезал в бронетранспортер. Машины неслись по дороге, поднимая облака едкой пыли. Солдаты сидели на броне, повязав лица платками защитного цвета. Колонна вышла из города глубокой ночью. Лишь к вечеру следующего дня она прибыла на двенадцатую погранзаставу, что стояла в тридцати километрах от места трагедии.
Алексей на «уазике» добрался до штаба оперативной группировки, где и узнал последние новости. Рано утром моджахеды группой более ста человек перешли реку Пяндж и застали врасплох охранение десятой заставы. Они тихо сняли задремавшего часового. Второй часовой с вышки успел поднять тревогу, но время было упущено. В ходе короткого боя застава была захвачена, а пограничники погибли. В плен никто не сдался. Лишь троим солдатам-срочникам удалось прорвать кольцо окружения. Раненные, они совершили тридцатикилометровый горный переход и вышли к своим лишь к вечеру. Видимо, моджахеды понесли серьезные потери, потому что глумились над трупами солдат. Отрезали им головы и бросили на съедение собакам.
Военные мгновенно отреагировали на ситуацию. Срочно стянутыми к месту боя силами они окружили боевиков. Наши бойцы залегли в зеленке, на склонах рядом расположенных сопок. На их вершинах укрепились и заняли, говоря военным языком, господствующие высоты. Вертолетная эскадрилья по семь раз в день зависала над позициями противника и наносила ракетные удары по площадям. Алексей попросил у министра обороны республики с чисто русской фамилией Иванов разрешения вылететь на боевое задание на одном из вертолетов. Тот ответил категорическим отказом. Дело в том, что с Ивановым он успел подружиться еще в Душанбе в период их работы по организации взаимодействия. Генерал Иванов в недалеком прошлом командовал 201-й душанбинской дивизией. До него местные министры менялись каждые три месяца. Причина его назначения и быстрая смена местных руководителей была в клановом устройстве таджикского общества и его политической системы. Каждый заботился лишь о своем клане и о его наживе. А поживиться было чем. Российское правительство оставило республике все вооружение и запасы советской группировки войск. Их объемы позволили бы вооружить и содержать длительное время не одну общевойсковую армию. Русский министр осознавал, что он нужен лишь на период военной операции против афганских моджахедов. Молодая республиканская армия состояла из плохо поддававшихся обучению местных крестьян. Но, самое главное, они не понимали, за что приходится воевать. Боеготовность и боевой дух «ополчения» не позволяли самостоятельно решать войсковые задачи. А русскому генералу всегда проще договориться и привлечь к совместному выполнению российские части, расположенные в республике.
Не получив от генерала разрешения, Алексей решил действовать самостоятельно. Он понимал, что другого такого случая побывать на боевом задании с экипажем вертолета, скорее всего, не предвидится. Не из праздного любопытства Алексей решил слетать с экипажем, а, как говорится, пользы ради. Свои наблюдения Коркин планировал изложить в служебной записке по итогам командировки.
В период подготовки к боевым вылетам никому и дела не было до офицера из Минобороны России. Многие командиры его уже знали, и он воспользовался всеобщей неразберихой. Командиру вертолетной группы, майору-афганцу Подопригоре, он соврал о якобы полученном разрешении. Майор, которого покачивало от усталости, кивнул головой в знак согласия. Лишь недовольно пробурчал что-то вроде «пассажир у нас, как женщина на корабле, приносит несчастье».
Алексей, не обращая внимания на обидную реплику, забрался по короткому трапу в боевой вертолет. Про себя отметил, что у летчиков многие термины похожи на морские — трап, воздушное судно. Морскую примету даже приспособили. Если бы кто-то ему в тот момент сказал, что сегодня он умрет, Алексей бы только рассмеялся. Хотя не хуже летчиков понимал, что каждый вылет на боевое задание, в принципе, мог стать последним. По данным разведки, у боевиков было несколько переносных зенитно-ракетных комплексов.
Штурман молча показал ему место на откидном стульчике возле кабины пилотов. Времени было около 16.00. Солнце зависло над сопками ярко-красным шаром. Его отсвет ложился на склоны гор, отчего, казалось, они полыхали огнем. Эффект усиливался от грохота артиллерийских выстрелов. Орудия, так же как и вертолеты, били по площадям, обрабатывая каждый метр занятой противником территории.
Сопки были покрыты сплошным зеленым ковром кустарника и невысоких деревьев. Все это и называлось зеленкой, в которой невозможно разглядеть передвижение противника. От артиллерийских залпов в зеленой полосе поднимались клубы черного дыма. Между тем вертолет, в котором находился Алексей, уверенно ложился на боевой курс. Заходящее кроваво-красное солнце слепило глаза. Уверенность летчиков, с какой они управляли боевой машиной, впечатляла. Алексей вспомнил, как вертолетчики противолодочного корабля выполняли в штилевом море учебные торпедные стрельбы. Солнце тогда, так же как и сегодня, находилось в закате и ослепляло сигнальщиков, искавших визуально всплывшую после выстрела торпеду. Обычно находилась она быстро, но не в тот раз. Мешали огненные блики на морской глади, разбрызганные солнцем как осколки стекла. Наконец старослужащий матрос-сигнальщик заметил торпеду и с какой-то обреченностью сообщил о ее находке. Тому, кто первый ее увидит, полагался внеочередной отпуск. А у этого моряка через два дня заканчивалась срочная служба.
Вот такую же обреченность он вдруг увидел в глазах молодого лейтенанта-штурмана, с которой тот жал на гашетку пулемета, бесприцельно расстреливая патроны. Людей в зеленке видно не было, и палили летчики в белый свет как в копеечку. Как на учениях при отработке торпедной атаки выполняли залп в открытое море. Выстрел ради выстрела.
Вертолет сделал два захода над позициями боевиков, стреляя НУРСами, неуправляемыми реактивными снарядами. Алексей видел лишь черный дым от их разрывов в темно-зеленых зарослях кустарника. Ответной стрельбы слышно не было.
Вдруг он почувствовал резкий запах авиационного керосина. В воздухе появилась пленка влажного тумана. Вертолет резко взметнулся вверх и так же внезапно пошел к земле. Весь маневр длился не больше нескольких минут. Последовал жесткий удар, и Алексей потерял сознание.
Как позже ему рассказали, в топливный трубопровод попала пуля снайпера. Боевая машина стремительно теряла горючее, и вертолет приземлился на берегу реки. «Вертушка» повредила шасси и завалилась на бок, сломав о прибрежные камни несущие лопасти. При этом Алексея отбросило на пол, и он попал под сорвавшийся со стенки трап.
На следующий день он так и не пришел в сознание. Его сразу же отправили рейсовым самолетом в Москву, в госпиталь Бурденко. Очнулся Алексей лишь через неделю. Перед ним стояла группа врачей. Один из них, улыбаясь, сказал:
— Отслужил ты, подполковник. Выправили мы тебя. Но это твой последний ремонт.
Рана на спине и позвоночник заживали медленно и болезненно. Военная медицина и молодой организм сделали свое дело, и все шло к выписке. Но прежде следовало пройти военно-врачебную комиссию на предмет годности к службе. Получить инвалидность и уволиться досрочно становилось заманчивым и осуществимым. С инвалидной пенсией — она больше обычной — не так страшно на гражданке. Но встреча с женой и ребенком разрушила его планы по досрочному увольнению в запас.
Алексей стоял на территории госпиталя и смотрел на жену с сыном через закрытые решетчатые ворота. Их не пропускали на территорию госпиталя, поскольку пришли в неприемный для родственников день. Не подозревая, какой жалкий вид он имел со стороны, в своем огромном сером халате, с забинтованной до плеча левой рукой и повисшей на перевязи правой, Алексей жадно всматривался в лица родных ему людей. На него во все глаза смотрел маленький человечек и тянул ручонки в надежде, что отец возьмет его к себе. Но мешала железная решетка между ними. Тогда малыш расплакался.
«На одну пенсию я его на ноги не поставлю, — подумал тогда Алексей, — во что бы то ни стало добьюсь отмены инвалидности. А гражданка и большие деньги, которые она якобы сулит, еще подождут».
Обидно упустить свой шанс, но еще обиднее своевременно не принять правильного решения. Жизнь не прощает ошибок, но кто боится их сделать, обязательно совершит.
После излечения, по пути домой, он зашел в небольшую церковь, расположенную возле метро «Бауманская». Тяжелую дверь храма Алексей открыл, не вполне осознавая, зачем он это делает. Просто в эту минуту в душе появилась потребность ответить самому себе на вопрос, почему он остался жив. В пустом полутемном зале Алексей долго стоял в одиночестве. Возможно, его военная форма или небольшое количество молящихся послужило тому, что к офицеру подошел священник. Он ни о чем не спрашивал, просто молча встал рядом с Алексеем. Моряк заговорил первым. Через пару минут ему показалось, что с этим священником они были знакомы давно.
— Святой отец, — обратился он к священнику, — кому человек обязан своим исцелением, тем, что вообще остался жив?
— На все воля Бога, — кратко ответил священнослужитель.
Но такой ответ Алексея не устраивал. Как атеист, он не мог поверить, что должен быть благодарен богу за свое чудесное спасение. Но как же тогда объяснить, что в той безысходной ситуации он остался жив?
Священник заметил его смятение и продолжил:
— Вы же православный, но в церкви не бываете. А есть ли при вас нательный крест? Если есть, вот в этом и весь ответ по поводу вашего божественного спасения. Бог вас спасает!
Так уверенно и спокойно сказал, что Алексей поверил в его слова и бессознательно достал кошелек. Маленький серебряный крестик с изображением распятия был завернут в пожелтевшую от времени бумагу. Он вспомнил, что три года назад мама положила ему в бумажник этот неприметный пакетик. Позабытый крест. Именно сегодня, в храме, с подсказки священника Алексей вспомнил о нем. Случайно ли?
Священник как будто почувствовал его душевное смятение и прошептал:
— Спасение заключается в восстановлении единения с Богом, Источником жизни. Святой Феофан Затворник говорил, что помощь от Господа приходит в ответ на наши усилия и, соединяясь с ними, делает их мощными и одухотворенными.
Алексей молчал, испытывая странные, доселе ему неведомые чувства. В Бога он, разумеется, не верил. Но в этот момент вдруг вспомнил адресованные ему строчки, которые в изрядном подпитии однажды написал его сослуживец. Накануне они возвращались из города на корабль и залюбовались небольшой церквушкой. А поздно ночью сослуживец принес ему стихи.
…Голову поднимешь и под облаком,
В выси, бесконечно голубой,
Ты увидишь вдруг, как бьется колокол,
Звонкий и могучий, но… немой.
В этот миг и ощутишь ты кожею,
Никуда так и не воспаря,
Что живешь под куполом безбожия,
Без свечи своей у алтаря.
И тогда, с вином отставив кружечку,
Утомленный от никчемных битв,
Забредешь в уютную церквушечку
Причаститься к ропоту молитв…
Татьяна была дома. Она молча бросилась Алексею на шею и несколько минут стояла, тесно прижавшись к нему и не говоря ни слова. Потом метнулась на кухню.
— Раздевайся, сейчас кормить тебя буду.
Алексей прошел в маленькую комнату, где беззаботно посапывал в кроватке их сын. Он молча смотрел на ребенка, на свое продолжение на этой земле, и вдруг отчетливо понял, что именно ради этого крохотного существа и даровал Господь ему жизнь…
Разговор за обедом не клеился. Татьяна как-то виновато на него посматривала, словно порываясь что-то сказать, но все не решалась. Алексей слишком хорошо знал свою жену, поэтому не стал играть в молчанку.
— Ну, давай, рассказывай, что случилось.
— Володя в госпитале, в него стреляли…
Она вскочила, вышла в комнату и через несколько секунд вернулась с толстым конвертом в руках.
— Вот! Это я у него заработала. А Володя заработал пулю…
— Так, давай все по порядку и подробно.
Татьяна рассказала мужу, что Володя попросил ее сделать бухгалтерские документы на очень крупную сделку. Сначала она не поняла, что это откровенная афера, а когда разобралась, что к чему, было уже поздно останавливаться на полпути. Что именно произошло у Белова с его партнерами, она точно не знала. Но Владимир накануне намекнул ей, что предстоят серьезные разборки. Закончились они стрельбой.
— Надо бы нам съездить к Белову, — виновато произнесла она.
Алесей промолчал. Вот уж не думал он, что Владимиру удастся втянуть его жену в сомнительные финансовые операции. Ведь предупреждал же он ее перед командировкой, чтобы обращалась в Белову только в крайнем случае.
— Я знаю, ты сейчас думаешь о том, что делать с этими деньгами, — проговорила Татьяна. — Назад их Владимир не возьмет… Не в мусоропровод же их выкидывать?
Алексей только тяжело вздохнул.
На следующий день он поехал к Белову в госпиталь. Думал, увидит надломленного, упавшего духом однокашника. Но Владимир, на удивление, был полон присущего ему откровенного цинизма.
— Вот, не повезло, — развел он руками. — Фирма сама, как то яблоко, падала мне в руки. Но мой матросик меня переиграл. Он сначала впал в истерику, но на удивление быстро взял себя в руки, разобрался, кто его пытался кинуть, и «забил» мне «стрелку»… Но ничего, я этот бизнес с импортной плиткой знаю теперь как свои пять пальцев. И позиции кое-какие остались. Деньги, кстати, тоже есть, — он многозначительно посмотрел на Алексея, прикидывая, пойдет ли тот с ним в одной связке. Помолчал, осторожно подвинул раненое плечо. И решился: — Леша! Пока я здесь валяюсь, дело стоит. Теряем прибыль. А за упущенную выгоду нам никто не заплатит. Я тебе предлагаю — возьми, пока я недееспособен, все на себя. У тебя получится. Все концы я тебе отдам. Не век же тебе тянуть офицерскую лямку. Надо и о будущем думать. Вместе мы такого наворочаем… К тому же у тебя прекрасный советчик, я Татьяну имею в виду. Без нее я бы ничего провернуть не сумел…
«Да, погряз Белов в своих махинациях, — подумал Алексей. — И пуля его не остановила. А ведь следующая может оказаться последней. Я бы, конечно, тоньше повел дело. Кидать своих компаньонов совсем необязательно. Из них надо делать союзников… Впрочем, богу — богово, а кесарю — кесарево. Каждый должен копать свой огород. Видимо, мне так и начертано всю жизнь ломаться на государевой службе… Бизнес — не моя ипостась…»
— Спасибо, Володя, — ответил он Белову. — Не мое это… Торговать не умею, не люблю и не хочу…
— Подумай, — скривился Белов. — И не занимайся чистоплюйством. Ты ведь приходишь практически на все готовое. Это шанс. Второго такого может и не быть…
Алексей вдруг рассмеялся. Он принял решение, и на душе стало легко и спокойно.
— Поправляйся, Володя! А меня не уговаривай. Не для того я выжил… — Он покосился на раненое плечо товарища: — Я не люблю умирать дважды.
Владимир Макарычев
Комментарий НА "Московский погранотряд"