Глава 1. Киевское высшее военно-морское политическое училище

 Будем смеяться, не дожидаясь минуты,

когда почувствуем себя счастливыми, —

 иначе мы рискуем умереть,

 так ни разу и не засмеявшись.
                                                                                                                               Жан Лабрюйер

«Шёл дождь, на корабле хлопали крышками», — класс оживился откровенным хохотком.
— Юра, ну кто так начинает писать роман, да и не хлопают на корабле никакими крышками, — обратился старшина 1 статьи Валерий Устинов к Юре Герасимовичу, курсанту 1 курса, отважившемуся прочитать вслух одноклассникам первые строки своей будущей книги.
Валерий имел за плечами трехгодичный опыт корабельной службы и без сомнения знал, о чём говорил.
Юра, коренной ленинградец, как и большинство молодых людей, жителей приморских городов, романтизировал флот и, конечно же, мечтал стать морским офицером.
Но судьба распорядилась по-иному. Волей военкома, призвав в мотопехоту, где он два года «через день на ремень» нёс унылую караульную службу. Где вся романтика отсечена суровой прозой Устава Гарнизонной и Караульной службы. Где, коротая молодые годы на караульной вышке, продуваемой всеми ветрами, в серой шинели и сапогах, с карабином за плечами, в нетерпении поглядывая на часы в ожидании смены и скудного обеда в караульном помещении, будешь сладостно фантазировать, представляя себя на мостике стремительного, повинующегося тебе эсминца в белоснежном кителе вахтенного офицера с биноклем на груди, повязкой «како» на рукаве и кортиком на поясе, ощущая приятную дрожь палубы и шум разрезаемой форштевнем воды.
Где вместо исполнения благородных требований Корабельного Устава ВМФ со слезами радости на глазах не будешь испрашивать разрешения командира корабля на подъём флага, или на спуск катера.
Все эти романтические фантазии будут безжалостно прерваны лаем караульной собаки и суматошными действиями во исполнение требования статьи Устава: «Услышав лай караульной собаки»… Нет! Только не это. В военно-морское училище! И сразу писать, писать… Чтобы к 25 годам быть не только блестящим морским офицером, но и известным писателем-маринистом, знающим толк в службе и морской прозе.
Поступив в Киевское высшее военно-морское политическое училище (что по-украински звучит примерно: Кыйовское вище вийское-морське политичне вчилище), Юра с первого курса нетерпеливо начал писать роман о корабельной  службе, которую боготворил, имея при этом о ней представление весьма скудное, преимущественно из кинофильмов, книг и рассказов. Это позже он поймёт  прозу в стихах:
Кто видел море наяву,
А не на конфетных фантиках,
Кого долбали, как нас долбают, —
Тому не до романтики!
А сейчас, за отсутствием литературного материала, Юрий больше налегал на описание ужасных штормов и корабельной качки, отчего у него, как у крайне впечатлительного человека, несмотря на то, что до моря  было очень далеко, а единственный военный корабль в Киеве — речной монитор времени II-й Мировой войны — навечно стоял на массивном бетонном пьедестале, — бледнело лицо и начинались верные признаки морской болезни. И, кто бы мог знать, что служба сложится так, что, будучи замполитом разведывательного корабля, он неоднократно, по году и более будет находиться в море и никакие шторм и качка не будут мучить его, как мучили при написании романа.

И всю эту романтику морской службы смоет штормовой волной где-нибудь в Бискайском заливе, и к 40 годам он не приобретёт ничего, кроме иронической усмешки, что, в общем, так роднит нас — бывших курсантов первого выпуска КВВМПУ 1971 года.
Но сегодня бывшие матросы и старшины, солдаты, сержанты и  даже мичманы и некоторые ребята с «гражданки», среди которых был и я, только что зачисленные в училище, сидели на самоподготовке и ещё не нагруженные постижением ТУЖЭК (теория, устройство, живучесть и энергетические установки корабля), высшей математики, теоретической механики, физики, химии и другими точными науками, попросту говоря, вели обыкновенные для самоподготовки беспредметные разговоры.
В зрелом возрасте это юношеское, честное, бесхитростное и товарищеское общение будет вспоминаться как что-то цельное и навсегда утраченное в текущей прагматичной и суетной жизни. Эта ностальгическая память из юношества будет главным источником усиливающейся с годами тяги к ветеранским встречам со своими товарищами и друзьями молодости по школе, училищу и лейтенантской службе.
Далее тема разговора несколько изменилась.
— Юра, а какой ты возьмешь псевдоним? Тебе без него никак нельзя, — не унимался Валерий.
Юра глубоко задумался. К такому вопросу он был явно не готов.
— Ну, смотри, были же Новиков-Прибой, Мамин-Сибиряк, Лебедев-Кумач и тебе, Юра, надо выбрать подходящий теме романа псевдоним, — перемигиваясь, советовали одноклассники. Далее стали вноситься предложения: и Юрий Штормовой, и Юрий Корабельный, и даже Юрий Кильватер. Приоткрылась скрипучая дверь. На пороге — наш одноклассник, баталер роты и мой друг Лёня Попов. Мечтательно и задумчиво, зачем-то посмотрев на потолок, «Лео», как мы его звали, произнёс:
— А я бы взял себе псевдоним «Туманов». Всеобщим хохотом разорвалась пятисекундная тишина:
— Туманов, Туманов!
Спохватившийся Лео понял, что сам себе подписал приговор, присвоив кличку. И что ещё очень долго псевдоним «Туманов» будет преследовать его на вечерних поверках, и при всяком удобном и неудобном случаях. А он будет грозить, огрызаться, вызывая ещё больший хохот и веселье. В бессильной ярости Лео очень точно метнул увесистый том классика марксизма-ленинизма в самого весеёлого обидчика, и уже не Попов, а «Туманов» убежал в баталерку, где и корил себя за эту непростительную слабость, за этот непродуманный припадок откровенности, которым он щегольнул перед своими одноклассниками.
Самоподготовка кончилась.
— Построение через 15 минут! На торжественное собрание. Форма одежды номер три, первый срок, — объявил старшина класса мичман Анатолий Кудрин.
После доклада начался праздничный концерт художественной самодеятельности, посвящённый открытию училища. Помимо курсантов и преподавателей, в полном зале клуба было много гостей, преимущественно от партийных и советских органов столицы Украины. Погас свет, растворился занавес, и курсантский хор, как положено, грянул песней о Родине и Партии. Сейчас в Киеве так яро и с таким чувством поют «Ще не вмэрла Украина!» только депутаты Украинской Рады перед открытием заседания. Под дружные аплодисменты три развесёлых курсанта натужно выкатили на сцену рояль, и профессиональная певица Фируза Бабаева, пышная, в декольте и нарумяненными щеками, красивая яркой восточной красотой, но уже в бархатном возрасте, исполнив вначале высокопатриотическую песню, лирическим сопрано сладко запела о любовных восторгах. Для нас, курсантов, она, безусловно, была хороша как старый реставрированный замок, а для таких салаг, как я, вообще была старушкой с накрашенными губами. Но глаза профессорско-преподавательского состава потеплели. Для них она была что надо… Те же курсанты укатили рояль и мы дружно приветствовали Васю Фронтового.
Отслужив четыре года на Балтике, и участвуя в художественной самодеятельности, Вася довольно неплохо танцевал.
— Матросский танец! — объявил конферансье. И Вася-Перец, как звали мы его, в до неприличия ушитых флотских брюках, более напоминающих наряд артиста балета, с гордо поднятой головой, широко распахнув руки, начал сольный танец. 
Торжественно пройдясь по кругу, ускорил темп до бега, время от времени грузно подпрыгивая и похлопывая себя по упитанным бедрам, перешел вприсядку. И вроде бы, как хорошему танцору, ему ничего не мешало, и дружные крики «Вася, давай!» взбадривали его, делая танец ещё более зажигательным, если бы не одно «но». Уж очень сильно, даже для артиста балета, Василий ушил брюки. Внезапно, присев на одну ногу и вытянул в сторону другую, он начал вращаться вокруг оси, перебирая по сцене руками. В ансамблях песни и пляски танцор крутится быстро, как волчок, но у Васи не шло. С побагровевшим от натуги  лицом он вращался мучительно и крайне медленно. Раздался негромкий треск. Это прямо по шву между ног лопнули брюки. Завыла от восторга курсантская публика. Вынужденно прервав танец, Василий с большим достоинством артиста вежливо откланялся публике и, несмотря на крики: «Бис! Браво! Давай ещё!», театрально-строевым шагом удалился за кулисы. Завершился концерт хоровым исполнением «Реве та стогне Днипр широкий», «Знову цветуть каштаны, хвиля Днипровська бье…». А под конец шуточной песней: «Ты ж менэ пидманула, ты ж менэ пидвэла…». Сказывалось положение училища. И как удовлетворённо заметил один из киевских гостей:
— «Хорошо! Как на вечере украинской песни побывал».

Наступили будни. К точным наукам прибавились мореходная астрономия, навигация, кораблевождение и т.п. Лучше учились зачисленные со срочной службы, а не вчерашние школьники. Эта закономерность объясняется какой-то приобретённой закалкой к преодолению трудностей бывшими матросами и солдатами. За исключением одной — преодоления жёсткой дисциплины учебного отряда, насаждаемой в училище. Посчитав, что подъём в 6.00 позади, — это позже его установили в 7.00, — впрочем, как утренний бег и физзарядка, бесконечные наряды и заправка коек «кирпичиком», — многие погрустнели. Первый набор, всего один курс вместо четырёх. Как правило, один раз в неделю в караул, добавить к этому расходное подразделение, камбузный наряд, гарнизонный патруль и т.п.
Дисциплина насаждалась через бывших старшин и сержантов учебных отрядов, как правило, с украинскими фамилиями. Требовательные не по годам, утробистые, на строевых занятиях они были бескомпромиссны:
— Выше, выше ножку!— и, безусловно, знали толк в заправке койки «кирпичиком» и щеголяли перед призванными с гражданки «мудростями» военной службы:
— Враг опасен и хитёр. Ещё раз почисть затвор!
— Хорош в строю! Силён в бою!
— С уставом дружить — верно Родине служить!
— Живи по уставу — завоюешь честь и славу!
— В уставе каждое слово — наказ и воля отцова!
— Замаскируй объект, солдат! В руках шпиона аппарат!
— Лопата — друг солдата! и т.п.
Задумались, ох крепко задумались «ветераны» военной службы. Четыре года срочной, это ещё куда ни шло, но восемь — это как Тарас Григорьевич на каторге. Необратимый процесс написания рапортов с просьбой об отчислении стал истинным бедствием для начальства.
Лавина рапортов нарастала после удовлетворения нескольких десятков из них. Стало очевидно, что к 4-му курсу учить будет некого. Ниппель закрылся. Вызывали в политотдел, агитировали, разъясняли, а потом просто перестали реагировать. Ох, загрустил мой друг, кандидат в члены КПСС, подводник, старшина 2 статьи Анатолий Умнов и дал прочитать очередной рапорт: «Прошу Вас отчислить меня из КВВМПУ, так как больше не могу обманывать мою Родную Коммунистическую Партию».
— Ну как? Сейчас точно прокатит? — весело улыбаясь, спросил он.
Нет, не прокатило.
Меня же назначили в состав группы почётного караула училища. И все было бы ничего, даже интересно побывать на различных торжественных мероприятиях, но подготовка почётного караула с шагистикой в Киевской комендатуре были чистым истязанием (я до сих пор могу чётко выполнить ритуал приёма-передачи флага).
Мы представляли Военно-морской флот — Юрий Кудрявцев, Валерий Рябцев, Виктор Ленков и я. Концерты, встречи с интересными людьми. Однако были и патриоты этой игры в солдатики. Комендантский взвод, сформированный из крепких украинских хлопцев, говоривших почему-то не «форма», а «хворма» и соперничающих между собой в отработке строевых приёмов с карабином даже в свободное время. Меня же это удручало, так как заметил, что изменилась даже походка, с забрасыванием одной ноги за другую. Так ходила рота почётного караула в Киеве, что сильно отличало её от нормального естественного шага почётного караула в Москве. Этот шаг своей нелепостью напоминал дефиле на подиуме современных манекенщиц.
Служба в комендатуре была суровой, а комендант и его помощники, как и положено комендантским, серьёзны и строги, как овчарки.
Однажды дверь комендатуры распахнулась, и к помощнику коменданта, сидевшему за перегородкой, развязной походкой подошёл пьяный матрос. Форма одежды краснофлотца была добросовестно подготовлена к ДМБ: погоны из мыльниц, между «БФ» с креном 45 градусов  чайка из фосфоресцирующего  светонакопителя, бескозырка диаметром чуть больше ладони, ленточки до копчика, на груди пышные адъютантские аксельбанты из пропиленового швартового конца, с подвешенными зачем-то к их концам автоматными патронами, расклешёнными брюками и прочими позументами, аксессуарами и маленькими матросскими радостями. Некоторое время он мрачно рассматривал потерявшего дар речи капитана, дыша на него перегаром, как Змей Горыныч.
— Встать, когда с тобой разговаривает балтийский матрос! — зычно рявкнул посетитель комендатуры.
Капитан вскочил, невольно исполнив команду. Матрос же нетвёрдо развернулся и зигзагообразным шагом вышел из комендатуры.
— Догнать! И держи его! — вскричал помощник.
Патруль бросился вдогонку, но было уже поздно. Эскалатор метро «Арсенальная» уже унёс героя на дальнейшие подвиги. Капитан, выплеснув гнев на нас, представителях ВМФ, затих за своей перегородкой.
Математика давалась мне с трудом. Выше «4» я никогда не поднимался, но и то не всегда. Приближались экзамены, в основном по точным наукам. Не сдавшие сессию лишались отпуска, а многим он даже приходил в сновидениях. А последняя ночь перед отпуском была характерна всеобщей бессонницей. Я же экзамены сдал успешно, но отпуска лишился по своей вине.
Стоя на подвижном посту по охране учебного корпуса, сев ночью на лестничные ступени и облокотившись на автомат, очнулся только тогда, когда дежурный по училищу капитан 3 ранга Адеков, радостно улыбаясь, разбудил меня. Так добро улыбаются только гаишники, когда ведут нарушителя ПДД в кабину своей машины, чтобы задать сакраментальный вопрос: «Что делать будем, Дмитрий Александрович?» Вначале дежурный дал понять, что-де «всё между нами», что он и сам не прочь поспать, но вот, понимаете ли, служба…
Подумалось, что пронесло, и будет мне урок, и что капитан 3 ранга таким благородным поступком только прибавит себе авторитета среди курсантов. Уж для этого я бы расстарался, но, видимо, поразмыслив к утру, Адеков решил, что больше зачётных очков заработает у командования, чем у курсантов, доложив начальнику училища о своём ревностном несении  дежурства.
Меня наказали лишением отпуска и привлекли к комсомольской ответственности. Моё личное дело переросло в персональное и готовилось тщательно на комсомольское собрание роты. Враг опасен и хитёр, а тут не то, что затвор не чищен, здесь — сон на посту! Вот и сатирическая газета готовится, выступающие – клеймить меня позором. Но, вопреки воли начальства, собрание пошло совсем по другому сценарию. Выступающие больше напирали на то, что «мы все сами виноваты», что нужно сократить количество нарядов, уже невмоготу, и когда придём на флот с низкими знаниями, не сможем объяснить своё невежество тем, что в тот день были в карауле. Но, главное, конечно, была круговая порука — народ был на моей стороне.
Оставался последний и единственный козырь — выступление секретаря комсомольской организации. Это был странный субъект.
Измождённый, худой и бледный, с комсомольским задором в глазах, он набатным пафосом начал обличать, что я чуть ли не пособник международного империализма. Набравшись где-то фраз:
— На чью мельницу льёшь воду, товарищ? То, что другие делают за деньги, ты делаешь бесплатно!
Я даже глуповато, наверное, заулыбался, представив хрустящий конверт в кармане после постовых сновидений. Перейдя на ранее выступавших, он обвинил их в беспринципности и мягкости предложения наказания. Заканчивал он красиво, стихами, уже покрывшись от возбуждения красными пятнами.
— Ишь ты, пятнами пошёл, — прошептал сосед.
— Хорошо хоть не трупными, — съязвил другой.
Тем временем секретарь заклинал желающих отмолчаться.
— Если ты гореть не будешь, если я гореть не буду… То кто же тогда гореть будет, — был смысл этих стихов.
Размышляя о том, кто уж точно сгорел, так это я, был очень удивлен, когда мои товарищи не вынесли мне взыскания, чем очень огорчили и возбуждеённого секретаря, и моих начальников.
Сразу после собрания один из ветеранов караульной службы обменялся со мной передовым опытом.
— Надо, – говорит,– подвесить себя прочной вешалкой тулупа за сук дерева, если пост наружный, значит, и зимой, ну, например, у склада ГСМ, и так висеть и спать в своё удовольствие с автоматом поперек груди до смены. Придёт разводящий, он и разбудит. А дежурный по училищу что — ходит да ходит. Видит издалека — стоит часовой на посту, ну и нехай стоит. Главное, чтобы вешалка и сук были прочными, чтобы не рухнуть на землю в самый неподходящий момент и не повредиться, — добавил ветеран задумчиво, видимо, вспомнив свой печальный опыт. Но на посту мне уже не спалось, хотя опыт был действительно передовым. Не до сна, особенно перед убытием в отпуск моих товарищей.
Экзаменационная сессия не всем давалась «влёт». И, как известно, учащиеся делятся на три категории в зависимости от цвета диплома и морды лица.
1. Те, которые кончают вуз с синим лицом и красным дипломом.
2. С красным цветущим лицом и синим дипломом.
3. Всё синее-пресинее при обретении диплома (не путать с приобретением корочек в переходе московского метрополитена).
Правда, был и четвёртый список, немногочисленный. Здесь всё красное. Старшины классов, партийные и комсомольские секретари выше средней руки. И в училище, и в академии на экзамен они заходили поодиночке, в конце. После совершения некоторого таинства получали отличную оценку. Но если вдруг кто-то из них покидал должность, или переизбирался, то вмиг, сдавая экзамен, не избегал общей участи и обрастал шпаргалками и тройками. Герои третьего списка назывались «трудовики», в честь фракции депутатов ещё дореволюционной Государственной думы — представителей рабочих и крестьян. Наши трудовики занимались и день, и ночь, скучали среди всеобщего веселья и становились оживлённо-радостными лишь после обретения на экзамене заветных «3» баллов. Дежурный по училищу отправлял сопротивляющихся трудовиков спать, но они шли в другие аудитории, где всё же надеялись получить тот необходимый минимум знаний на «3» балла.
Преподаватели знали их поименно по обязательному присутствию на дополнительных занятиях, консультациях. Мрачные, кряжистые, как правило, ниже среднего роста, они были похожи между собой жёстким пресечением любых шуток над собой. Один преподаватель даже пожаловался, что две недели не был в бане — трудовики не давали, ежедневно приглашали на вечерние консультации, длившиеся из-за обилия вопросов до самого отбоя. Летом они старались избегать прямых солнечных лучей, были неестественно бледны, не забирались загорать на крышу учебного корпуса, и тем более не ходили на пляж. Дело в том, что преподаватели, не без основания, снижали на экзаменах оценку на один балл «за загар», которым, безусловно, обладали лодыри, разгильдяи и самовольщики. Несмотря на отчаянные старания, трудовики не могли подняться выше «3». Причем, формировалась эта оценка из чёткого строевого подхода к экзаменационному столу и громкоголосого доклада о том, что курсант такой-то на экзамен прибыл — «1» балл, ответ на билет — «1» балл, чёткий разворот и выход строевым шагом та же оценка, что в сумме с состраданием преподавателя давало право на государственную оценку — «удовлетворительно».
Их доклады на экзаменах были по-военному четкими, без сантиментов, громким голосом и фанатическим пафосом.
— А граф Нехлюдов изнасиловал Машеньку, дал ей 100 рублей и уехал! — отчего весьма интеллигентная и привлекательная, преподаватель русской литературы Михайлова Л.А. (Наташа Ростова, как между собой называли мы её) опускала глаза и тихо просила переходить к следующему вопросу билета.
Один из славных представителей списка № 3 дозанимался до того, что убеждал кандидата математических наук Гетманцева В.Д., что ему удалось взять интеграл от НачПо (начальник политотдела) и получить Зам. НачПо. Гетманцев хохотал:
— Экое дарование. Три балла ему, три!
Использовались и другие приемы. В глубокой скорби пребывал любимец роты — Миша Волобуев. Чрезвычайно обаятельный, красивый русский парень, сверстник и двойник по внешности актера Морозова — главного героя фильма «Семь невест ефрейтора Збруева», завалил вступительный экзамен по математике. Вечером дождался на тёмной аллее лагеря зам. начальника училища контр-адмирала Борзаковского А.П. Поправил бескозырку, раздвинул кусты и подошёл строевым шагом к адмиралу с личным вопросом, что де всю жизнь мечтал стать морским офицером, что всё сдал, а вот математику, как в известном анекдоте… Пригласил адмирал матроса в щитовой домик и совсем расчувствовался, когда Миша, электрик по специальности, мигом отремонтировал утюг, без которого адмирал никак не мог погладить брюки.
— Из этого парня выйдет толк! — видимо, подумал военачальник, и уже утром учебный отдел назначил Мише переэкзаменовку, где он и получил свои заветные «3» балла.
Но, если серьезно, то требования к знаниям курсантов были высокими. Диплом — помимо образования «офицер-политработник» — давал штурманскую специальность. Преподавателей из категории «преподаёт как ефрейтор, а спрашивает как генерал» не было.
Особая благодарность таким, как Герой Советского Союза Забояркин А.В., Овчинин В.А., Сидоров Н.В., Чернявский А.П., Гетманцев В.Д., Малков М.Ш., Константинов А.Х, Корпачев В.И., Михайлова Л.А., командиры нашей 1 роты Телин И.С., Рожденствин В.Д., мичмана Гарнст К.А., Хоруженко А.А.
Но, так или иначе, мы стремились создать систему сдачи экзаменов (это так и называлось — «сдавать по системе»). Не от слабости знаний, а, скорее, нами овладевал некоторый молодой азарт, некий кураж, наверное, свойственный картёжникам-шулерам. Приёмов было достаточно. От простых «боевых листков» с перечнем формул, таблиц и т.п., вывешенных в аудитории, до «идти на свой билет». Здесь главное — накануне экзамена проникнуть ночью на кафедру и переписать порядок конвертов с известными номерами билетов, одновременно поставив только для нас заметные метки. А потом, стоя в строю перед экзаменационным столом, до рези в глазах вычислять и следить за тем, где легла твоя счастливая «карта».
Некоторые преподаватели с блуждающей коварной улыбкой, глядя на строй, медленно перемешивали конверты. Оставался другой вариант «системы» — пронос листов с ответами по уже взятым билетам. Самым сложным было передать лист. Делал это либо следующий прибывший для сдачи экзамена, либо дежурный по классу, в обязанности которого входило вытирание доски и наведение порядка в аудитории. В случае неудачи «2» балла ставилось автоматически и тому, кому передавали и самому передающему.
Анатолий Тюляков, мой друг и мой земляк-феодосиец, был вдохновителем и организатором всех «систем». Досадная неприятность случилась с Васей Фронтовым. Надо выходить к доске, а лист не только передать, но и написать не успели. Но вот написали с припиской в конце:
— Вот тебе, Вася, и карты в руки.
Не очень понимая читаемое (лист передали в последний момент), Василий закончил выступление «на автомате», чётко зачитав эту неуместную ободряющую запись. Экзаменационная комиссия, поставила «2» балла, и Вася, чётко развернувшись, пошёл разбираться с автором листа.
Всё разнообразие способов сдачи по «системе» описывать нет смысла. Ущерб современному учебному процессу нанесёшь. Хотя, с другой стороны: подвиги отцов — в наследство молодым. Сейчас интернет и мобильный телефон совершили, наверное, переворот. И придуманная нами телефонная линия с микрофоном в соседней аудитории, проводами между паркетными плитками, выведенными к экзаменационным столам, подковы на каблуках и наушники в рукаве вызывают лишь улыбку. Эта «линия» где-то замкнула, раздался писк, курсанты поджали ноги, а экзаменаторы, почуяв неладное, стали поднимать цветочные горшки, искать что-то в столах. Короче, не пошла.
Многие изобрели свои приемы получения желаемого результата. Если дерзаешь на оценку «5» — не докладывай всё, что знаешь, оставь преподавателю возможность задать неизбежный вопрос из искусственно недосказанного. А когда чётко и обстоятельно ответишь, то спрашивать ещё что-то вряд ли будут. Лично я использовал незатейливый приём, напирая больше на чувства экзаменаторов, независимо от того, какой экзамен и по какому предмету сдавал, подводя, в конце концов, к стихам известного поэта Николая Флёрова:
Всё испытав, мы знаем сами,
Что в дни психических атак
Сердца, не занятые нами,
Не мешкая, займет наш враг!
Займёт, сводя всё те же счёты,
Займёт, нещадно нас разя!
Сердца! Да, это те высоты,
Которых оставлять нельзя!
Это катило до тех пор, пока начальник кафедры боевых средств флота не остановил мой пламенный порыв:
— Довольно, Макрушин, вы уже это читали на предыдущем экзамене.
Эту ошибку я исправил во время учёбы в Военно-политической академии, наладив учёт, на каком экзамене и кому читал эти прекрасные стихи.
Похожий приём использовал Валерий Прошкин. Взяв билет на экзамене по тактике ВМФ (здесь листы не писались, т.к. материал был секретным), и, поняв, что «2» баллов не избежать, предложил председателю экзаменационной комиссии, начальнику кафедры Малкову М.Ш. компромисс:
— Товарищ капитан 1 ранга, а если я расскажу вам очень смешной анекдот, вы поставите мне 3три балла?
Неординарный и с большим чувством юмора, он и сам любил пошутить. Задумался Малков:
— Да, Прошкин, я согласен, но если вся, я повторяю, вся комиссия будет хохотать.
И Валера расстарался.
— Три балла, три балла! — вскричал Малков. – И вон из класса!
Прошкин воодушевился. И на экзамене по мореходной астрономии талантливый рассказчик и большой нахал начал вопрос об элонгации светил с импровизации на малознакомом ему малороссийском:
— Бывае выйдэ штурман на палубу, подивится на нэбо, а нэбо хмарно…
— Два балла! — оборвал его рассуждения об элонгации рассерженный преподаватель.
Валера отчеканив:
— Напрасно старушка ждёт сына домой! — развернулся и, чеканя шаг, покинул аудиторию. Сгорел отпуск, безнадежно сгорел, и Валера отправился в винно-водочный отдел ближайшего гастронома за бутылкой фальшивого счастья — «плеснуть на колосники» Биомицином. По-украински, этот общедоступный напиток по 1 руб. 42 коп. за бутылку назывался «Било мицне», или «Белое крепкое». Заняв очередь, матёрым глазом обнаружил, в зеркальном отражении витрины, зашедшего в магазин командира взвода. Покинув очередь, Валера ожидал, когда подойдёт очередь своего начальника. Как только очередь подошла, командир взвода почувствовал жаркое дыхание в спину подчинённого. Теперь очередь пришлось покинуть начальнику. Оглянувшись, он снова встал в очередь. К моменту покупки опять за спиной тень. Махнув на все рукой, командир взвода раздражённо заворачивал в газету с большим траурным портретом Хо Ши Мина — генерального секретаря Компартии Вьетнама — бутылку водки, не обращая внимания на гнусавившего сзади Прошкина:
— Это что же вы, товарищ капитан 3 ранга, водку заворачиваете в портрет товарища Хо Ши Мина?
Миша Волобуев использовал несколько иной способ получения заветных трёх баллов. Как-то, отциклевав паркетные полы на кафедре, он успешно сдал зачёт по расчёту остойчивости и непотопляемости корабля. Значит, науке нужны его мускульные усилия, пришёл он к стойкому выводу. Миша воодушевился. На кафедру ТУЖЭК привезли в качестве учебного пособия турбину с японского миноносца. Эта реликвия времен адмирала Ямо Мото, которую нужно было ещё и разобрать, лежала в подвале. Воспарив духом, Миша вечерами раскручивал закисшие болты и уже представлял себя в дорогом его сердцу городе Мценске. Простодушно улыбаясь экзаменационной комиссии, он заговорил только тогда, когда ему объявили:
— Два балла!
— А турбина?
— Какая ещё турбина?
— Ну, японская, в подвале.
— А причём здесь турбина и подвал? — сделал нарочито удивлённое лицо экзаменатор.
Потеряв дар речи, Михаил ещё выполнил какие-то непонятные манипуляции и в полной растерянности отправился сетовать товарищам на эту несправедливость, постигшую в столь неподходящее перед самым отпуском время.
К моим воспоминаниям следует относиться с долей иронии. Я не имею желания язвить в отношении моих товарищей по первому выпуску, более того считаю, что созданные в соответствии с Постановлением ЦК КПСС от 21 января 1967 г. (Ну, представляю как сморщились некоторые читатели: Постановление ЦК КПСС… О чём это он?). Так вот, в соответствии с этим Постановлением «О дальнейшем улучшении партийно-политической работы в СА и ВМФ» было образовано семь военно-политических училищ, в которые на учёбу были отправлены лучшие матросы и солдаты, отличавшиеся безупречной службой в Вооружённых Силах СССР. В том памятном году я не мечтал стать офицером-политработником и считаю противоестественными мечты школьника-юноши о своей воспитательной работе и наставлении на путь истинный своих сверстников. Несправедливо, не имея воинской доблести быть наставником своих сослуживцев. Очень правильно, что в авиации политработник должен был быть лётчиком и,  как правило, не плохим. И в ВМФ честь и хвала замполиту, допущенному к дежурству по кораблю и исполнению обязанностей вахтенного офицера на ходу, якоре, в надводном и подводном положении. В Военно-политической академии моряки учились в одном потоке с авиационным факультетом. Шла война в Афганистане. И если на стажировку на месяц после каждого курса мы убывали на флот, то наши товарищи участвовали в боевых действиях. Учился в моём выпуске дважды  Герой Советского Союза лётчик-космонавт Климук Пётр Ильич, нынешний глава Счётной палаты Степашин Сергей Владимирович, и легенда советского хоккея вратарь Третьяк Владислав Александрович. Климук стал начальником политотдела отряда космонавтов, потом начальником центра подготовки космонавтов. И имел он на это полное моральное право. Можно, конечно, пошутить, что это за профессия: «космонавт-политработник», или «вратарь-политработник»? Главное, не портить свои чувства и мысли. Именно они, обладая личной доблестью, и, следовательно, моральным правом могли воспитывать своих подчинённых.
Считаю противоестественным со школьной скамьи идти в политучилище, как впрочем, весьма сомнительно в наше время изображать муки радения борьбы с контрабандой, или преступностью при поступлении вчерашних школьников в Таможенную Академию или Академию МВД, конкурс в которые необыкновенно высок. Здесь вообще всё гораздо прозаичнее…
Никогда не мечтал стать офицером-политработником. Окончил в 1966 году среднюю школу в г. Феодосии (этот год был особенным — выпуск был из учеников 11-х и 10-х классов, а следовательно, и конкурс возрос в два раза). Страстно мечтал стать лётчиком, и относился, да и сейчас отношусь к тем романтикам авиации, которые, даже глядя в лужу, видели голубое высокое, высокое голубое небо. Успешно пройдя аттестационные и медицинские комиссии, я совершенно безосновательно не был допущен к экзаменам невропатологом областного военкомата.
Нас, кандидатов в Ейское высшее военное авиационное училище лётчиков, всех до единого, начала отбраковывать миловидная врач, которая просто выполняла рекомендацию майора — представителя училища — о том, что кандидатов для поступления достаточно, остальных нужно отправлять домой. Чиркая по обнажённому животу каждого острым предметом, она делала запись об отсутствии какой-то нервной реакции (живот должен был вздрогнуть), и всех оставшихся, всех до одного, признали негодными к поступлению с одним и тем же диагнозом. Пытаясь симулировать эту реакцию, пустил живот волнами, но кроме улыбки невропатолога ничего не добился. Расстроенный, с одним из товарищей по неудаче, почему-то поехали не в Феодосию, а в Симферопольский аэропорт, где, пробравшись через брешь в заборе на стоянку самолётов, забрались в кабину пассажирского «ЛИ-2». Где с грустью и интересом рассматривали пилотажные приборы, нажимали на педали и крутили штурвал. Через месяц я повторил попытку, поступая в Сасовское лётное училище гражданской авиации, где, успешно пройдя более сложную медкомиссию, не добрал проходных баллов на экзаменах. Уехал домой, готовился к поступлению на следующий год. Окончив учебный центр и став токарем 3 разряда, год работал на заводе подъёмно-транспортного оборудования и слесарем в лётно-испытательном центре ВВС.
В политучилище пошёл, поддавшись на уговоры близких. Вот так, по сути малодушный поступок порой определяет не только жизненный выбор, но и всю судьбу, в данном случае мою, связанную со службой в Военно-морском флоте, которой нельзя не гордиться любому мужчине, добросовестно посвятившему ей все лучшие годы. Не отталкивая читателя подобным пафосом, замечу, что во всех должностях поддерживал прибывших на флот представителей МГУ имени М.В. Ломоносова, МФТИ, МВТУ имени Н.Э. Баумана, военно-морских училищ, которых набирали для поступления на льготных условиях, и вне конкурса — матросов и старшин Северного флота. Был чрезвычайно рад письмам, когда кто-либо из них сообщал со словами благодарности о том, что поступил на учёбу и доволен своим жизненным выбором.
К месту была бы эта практика сейчас, когда личный состав армии и флота, прошедший боевые действия в горячих точках, участники несения боевой службы принимались в вузы по этому принципу. И преподаватели не должны скупиться на оценки, которых на экзаменах должно быть достаточно для внеконкурсного поступления на учёбу людей, сознательно рисковавших здоровьем и жизнью на военной службе. Пора влить новую кровь в академии МВД, таможни, дипломатическую службу, и тогда будем иметь честных и безупречных милиционеров, таможенников и дипломатов. Добились успехов в службе и стали адмиралами Александр Кобец, Олег Плотников. Более 10-ти человек защитили диссертации и стали учеёными.
Успешно возглавляют морские кадетские корпуса в Москве капитаны 1 ранга, профессоры, доктора наук Евгений Александрович Введенский, Николай Алексеевич Сусов. Возглавили крупные фирмы великолепные организаторы Михаил Васильевич Заводчиков, Александр Иванович Богачёв, Леонид Григорьевич Попов, Константин Дмитриевич Королёв, Александр Валерьевич Егоров.
Заканчивался 1-й курс. Впереди штурманская практика на крейсере  «Комсомолец» ДКБФ. Одновременно с прибытием, от борта корабля отвалил катер с нашими предшественниками — курсантами одного Севастопольского училища. Никаких проводов, знаков уважения, пустая палуба. Через месяц нас провожал весь экипаж, стоя у лееров и приветливо размахивая бескозырками. Наверное, каждый имел  подарок от матросов — фото крейсера с дарственной надписью от новых друзей. Это фото мне дорого и сегодня. Потемнело небо. Это машинисты-котельные дали прощальную «шапку» — громадный столб дыма, заслонившего солнце. Почему так? Откуда такая разница в проводах? Наши курсанты, бывшие матросы и старшины, не были заносчивы, высокомерными. Сразу нашли земляков, принимали участие в корабельных мероприятиях и дали прекрасный концерт художественной самодеятельности в честь заставшего нас на борту крейсера приказа МО СССР о сокращении службы ВМФ с четырёх до трёх лет. Ликованию не было предела. А принимали нас на борту совсем иначе. Не успело моё отделение разместиться в кубрике под кормовой орудийной башней, как откуда ни возьмись, явился вертлявый матросик со шваброй в руках. Отбив некое подобие чечётки, он безаппеляционно протянул её Валере Иванову — на корабле объявили приборку.
— Ты из-под какого хвоста выпал? — вполне дружелюбно поинтересовался Валера.
— Я-то?
— Да, ты-то. И по какому году служишь?
— По третьему.
— А я по шестому, — вздохнул Иванов.
— А сейчас лучше сгоняй на камбуз и принеси чая и по птюхе (кусок белого хлеба со сливочным маслом и двумя кусками сахара) каждому. Ножки у тебя молоденькие. Эк, что ты ими вытворяешь.
— Я сейчас, — и матросик уже летел вверх по трапу, опережая грохот собственных «прогаров» (матросских ботинок).
Знакомство состоялось. Через 10 минут мы пили чай. Отношение к политсоставу — деликатная проблема. Главный источник неуважения — «комчванство» (коммунистическое, значит), о котором предупреждал В.И. Ленин. «Верх позора и безобразия — партия у власти защищает своих мерзавцев» (впервые опубликовано в  газете «Правда» от 18.11.1962 г. № 324).
Почему к такому, например, как  капитан 1 ранга Гнатченко Юрий Васильевич тянутся и ежегодно проводят встречи — уже после увольнения в запас — бывшие члены экипажа ракетного подводного крейсера К-214?
— Уж если и отказывает Иван Васильевич, то делает это так доброжелательно, что приятно, — так говорили об уважаемом начальнике политотдела капитане 1 ранга Бакуме Иване Васильевиче офицеры штаба СФ. Пенкин Александр Александрович, Важенин Валентин Васильевич — адмиралы человечные и достойные политработники. Не чванились, не ставили себя выше окружающих.
Был у меня один начальник, неглупый человек, искусный интриган,  результата  достигал в подковёрной борьбе. Такие всё знали за нас: и какие книги читать, и какие напитки держать дома в серванте в период борьбы с пьянством, и, не считаясь с мнением подводников, заменяли положенное к выдаче в море сухое вино соком. (Как звонко звучало на Военном Совете флота в период антиалкогольного угара его заявление о том, что де все экипажи отказались от получения сухого вина и просили заменить фруктовым соком). И на упрек о том, что нельзя так расправляться с кадрами, он, облизав свои пухлые губки (была у него такая привычка), подражая Сталину, заявлял:
— Потери будем считать после войны.
Как-то он задал свой коронный вопрос (явно позаимствованный  у какого-то с чиновным апломбом кумира):
— За что вы ненавидите империализм?
Я заговорил, но тут же был устыжен:
— Товарищ дорогой, — прервал он меня своим любимым высокомерным обращением и заученными фразами доложил существо своей ненависти.
— Вы задали вопрос, за что я его ненавижу, а не за что ненавидите  Вы…
Не складывались у меня отношения с чванливыми начальниками…
На 3-м курсе училища произошёл довольно забавный случай. Кафедра партийно-политической работы поручила провести политзанятия в полку МВД. Тщательно готовился к первому в жизни публичному выступлению, составил прекрасный конспект и 45 минут с энтузиазмом выступал перед странной аудиторией солдат. Все слушатели невысокого роста, черноволосые, с раскосыми глазами и одинаковыми лицами. Чрезвычайно дисциплинированные, они сидели в полной тишине, ничего не записывая. Отточив «мастерство», спросил, есть ли вопросы. Тишина… Занятия закончились, и я поинтересовался у командира роты, почему никто не пишет, не задает вопросов.
— А они китайцы, они русского не знают… Пересекли массово границу у Байкала, их призвали в МВД нести конвойную службу.
Курьёзный случай, похожий на мой, произошёл с одним из членов Военного совета флота. Личным примером он показал, как бороться с неуставными взаимоотношениями, или, проще говоря, «годковщиной», показал, как сейчас выражаются, «мастер-класс». Прибыв на большой противолодочный корабль, он уединился во флагманской каюте, где ему подключили общекорабельную трансляцию. И в течение часа из-за двери, но не по корабельной трансляции слышались эмоциональные возгласы, грозные призывы, вопросы, которые сам себе задавал и сам отвечал на них. Прошёл час. В каюту вызваны командир и замполит.
— Ну как? — удовлетворенно спросил ЧВС, вытирая со лба пот.
— Да ничего не было слышно. Трансляция не работала. Видимо, вы её неправильно включили, — проявил неуместную откровенность замполит.
— Как!? Я, понимаете ли…
Получалось, что целый час ЧВС наедине с собой сам себя агитировал, восклицал, взывал к совести. Понимаете ли?
Даже не попрощавшись, в состоянии великой апатии, адмирал убыл с борта корабля. Это чувство посещало меня не раз. Так, однажды, после пламенного выступления перед дежурным расчётом, прямо у зенитного орудия, рассказав об угрозе американских крылатых ракет «Томагавк» и под конец призвав удвоить бдительность втройне, был сражен вопросом:
— А почему нам тогда не выдают боезапас?
Ох уж это чувство апатии. Действительно, всё как в известной поговорке: « Долго в истерике биться нельзя, потом всё равно наступит апатия».
Вывод один — любое мероприятие нужно готовить. Даже прозаический арест должен быть показательным: с построением, взятием под стражу и т.д. А не так, как, к сожалению, бывает часто. Подойдёт к разгильдяю старшина команды, обнимет и ласково шепнёт на ухо:
— Собирайся…
Большой урон авторитету политсостава наносили аппаратчики. Я периодически не могу совладать с собой, отвлекаясь на придворную тему. Похожее чувство, когда несут мимо покойника — смотреть неприятно, но тянет… Лучше о курсантских годах, когда и море было солонее и вода в нем мокрее. Но не могу остановиться — таки тягнэ, как говорят в Украине.
Матерые подхалимы, они могли смутить дух любого начальника своим неприкрытым и изысканным раболепием… Другой верный приём — часто кивать головой, когда начальник произносит речь. Это какое-то подобие «кивачей» — так на уголовном жаргоне называются народные заседатели, кивающие судье при зачтении приговора. Подхалимы, насупив брови, с деланной серьёзностью начинают кивать, когда начальник поворачивается к ним, или стоя за спиной, но только в том случае, если идёт телевизионная съемка — начальник потом увидит. Не в холостую же  напрягать шейные позвонки.
Встречаются и весёлые приёмы. Завершаются сборы идеологических работников флота. Член Военного совета ВМФ обращается к залу:
— Товарищи, у кого есть критические замечания по итогам сборов?
Поднимается рука, все затихли: это кто же такой смелый, — интересуются в первую очередь начальники.
— У меня!— поднимает руку один уже немолодой, замшелый пропагандист.
— Я буду очень крепко критиковать Вас, Василий Максимович.
Начальники пропагандиста в прединфарктном состоянии вжались в кресла.
— Я буду очень жёстко критиковать Вас, Василий Максимович. Вы мало нас ругаете, Василий Максимович!
Но вернёмся в курсантскую юность. Великая вещь — круговая порука. Как с ней ни борись, с этим неоспоримым свидетельством флотской дружбы и товарищества, какие  гневные телеграммы, директивы ни пиши, результат один — бесполезно. Так же, как и бесполезна вечная борьба командиров с крысами и тараканами. Побеждают  крысы и тараканы. Общим любимцем курсантов был начальник медчасти майор медицинской службы Небукин. Он был заботлив о курсантах, как о собственных детях. В приказном порядке требовал надевать зимой нижнее белье и щедро раздавал презервативы идущим в увольнение. Доброжелательный и безобидный, он быстро приобрёл истинный авторитет в курсантской среде, который определённо стал мешать ему в службе. Как-то во время выборов президиума собрания комсомольского актива, когда политотдел определил его состав и количество, раздался визгливый голос из зала. Это был один из тех, рапорт которого об отчислении из училища не удовлетворили, и ему, как пролетарию, нечего было терять кроме своих цепей, привлекая к себе своими экзальтированными выходками внимание начальников.
— Предлагаю избрать в состав президиума майора Небукина!
Зал рукоплескал. Родилась новая традиция — всегда избирать во все президиумы начальника медчасти. Вопрос поставлен ребром и сразу на голосование. Сценарий политотдела пошатнулся. Мест в президиуме не хватило, началась суета с поиском дополнительного стула. Под взыскательными взглядами начальника училища и начальника политотдела, виновато разводя руками, Небукин занимает место в выборном органе. На следующем собрании всё повторяется снова. Политотдел в глупом  положении: запретить майору-любимцу масс посещать массовые мероприятия нельзя. С другой стороны, включать его в составы всех президиумов и потакать круговой поруке?
Популярность начальника медчасти росла. Если нет президиума, то его любое появление перед строем на плацу приветствуется дружными аплодисментами. Даже в кинозале, на концерте стоит кумиру попытаться незаметно в темноте проникнуть в зал — опять аплодисменты.
Трудно было представить состав любого президиума без майора Небукина. Заместитель начальника политотдела был в очередной раз смущён и в выступлении перепутал фамилию имя и отчество начальника училища капитана 1 ранга Турчина Фёдора Филимоновича:
— И как только что сказал в докладе начальник училища Турчин Филимон Фёдорович…
Гоготнула курсантская публика. Начальник училища улыбнулся. Выступавший поправился.
— И как только что сказал в докладе коммунист Филимонов Турчин Фёдорович…
Тут уже и профессорско-преподавательский состав не стерпел и дружным хохотом поддержал курсантов. Фёдор Филимонович же строго взглянул на вконец смутившегося докладчика и постучал карандашом по графину.
Небукин предпринял ответные действия. Под предлогом борьбы с кишечными заболеваниями (где-то в СССР был зарегистрирован случай холеры), перед входом в столовую была установлена ёмкость с хлорной жидкостью и каждый курсант под личным контролем майора медслужбы опускал руки в хлорку:
— Приятного аппетита! Очень приятного…
Была развёрнута непримиримая борьба с симулянтами, уклоняющимися от физзарядки, несения караула, нарядов. Один из таких явился в санчасть, искусно симулируя нестерпимые «боли» в ухе. Он постанывал, даже приседал от «боли», закатывал глаза, не забывая периодически стрелять ими в сторону училищной красавицы — врача-стоматолога. Внешне эта блондинка, с высоким пышным бюстом, очень походила на главного специалиста по ядерному оружию или члена антитеррористического комитета из современных американских боевиков. Навалившись грудью в декольте на страдающего, она сверлила зубы, мило улыбаясь, ласково шептала:
— Ах! А рот-то, какой поганый. Зубы прокуренные, чёрные… И как с вами девки-то целуются…
Но, так или иначе, курсанты вовремя лечили зубы.
Начальник медчасти этого клиента с «больным» ухом охотно отдал отоларингологу. Та, ничего не обнаружив, что-то шепнула Небукину. Он тут же привёл медсестру, которая мигом и безжалостно покрасила ухо зеленкой. Болезный с ужасом взглянул в зеркало. Сегодня у него важная встреча в клубе «Пищевик»… Ну и танцы. Что, с зеленым ухом вальсировать, или твистовать? Эх!
Круговая порука потому и круговая, что выручает в самых безвыходных, порой отчаянных ситуациях. Находясь в самовольной отлучке, блаженно прищурив глаза, курсант Володя Атласов принимал на киевском пляже солнечные ванны, подложив под голову парусиновую робу. (В выходной форме самовольщик сразу становится заметен). К реальной жизни его вернул голос капитана 3 ранга, командира взвода. Он был в отпуске, и, также одетый в плавки, удивлённо рассматривал своего подчинённого, который ни при каких обстоятельствах на пляже в это время быть не мог:
— Товарищ Атласов, что вы здесь делаете?
Атласов, спокойно взяв под мышку робу и ничего не отвечая, бодрым шагом направился от начальника.
Начальник семенил сзади:
— Товарищ Атласов, стойте!
Лёгкой рысью Володя побежал по пляжу. Его ещё некоторое время пытался догнать командир взвода:
— Товарищ Атласов, стойте! Я вас узнал!
В училище самовольщик уже успел засветиться в читальном зале библиотеки, нескольких аудиториях и даже в планетарии, где в темноте, как и в других местах, предупредил своих товарищей, и, взяв наугад несколько конспектов, отправился на разбор к заместителю начальника училища контр-адмиралу Борзаковскому, где уже был и запыхавшийся командир взвода. Ему первому и предоставили слово:
— Товарищ Атласов, что вы делали сегодня на пляже?
— Я не был там, товарищ капитан 3 ранга.
— Товарищ Атласов, я к вам подошёл и сказал: «Товарищ Атласов, что вы здесь делаете?»
— Это вы к кому-то другому подошли, товарищ капитан 3 ранга.
— Товарищ Атласов, вы встали, пошли, а потом побежали, а я побежал за вами.
— Это вы за кем-то другим бегали по пляжу.
Командир взвода стал выходить из себя:
— Товарищ Атласов, вы проявляете элементы нечестности! Я даже сказал вам: «Товарищ Атласов, стойте, я вас узнал!».

— Это вы кому-то другому сказали.
«Элементы нечестности?» — нагло ухмыльнулся вконец завравшийся самовольщик.
Адмирал Борзаковский:
— Так где вы всё-таки были, Атласов?
— В читальном зале конспектировал работу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», потом в классе, потом в планетарии.
— И кто это может подтвердить?
— Да все, товарищ адмирал!
Стали вызывать «всех», в первую очередь партийных и комсомольских активистов. И все, как один, утверждали, что да, Атласов был там. Поняв нелепость ситуации и ещё раз убедившись в силе круговой поруки, адмирал отпустил всех. Атласов, улыбаясь, пошёл «конспектировать», а командир взвода в бессильной ярости догуливать отпуск.
Двое самовольщиков, курсантов первого курса, спускались по эскалатору метро, увидели поднимающегося навстречу командира роты. Что делать? Уже не убежать. Поздно. Решение было мгновенным. Сорвав шапки, они закрыли ими лица. «Попробуй, узнай», — хохочут пассажиры. И каждый поехал своею дорогой, а эскалатор своей.
Волны бьют в борта крутые,
Ночь над морем тучами встаёт,
Но ракетные стальные
Корабли идут вперёд.
Ракеты новые, в полёт готовые,
Хранят покой родной земли… и т.д.
В этой песне, исполняемой ежедневно на вечерней прогулке, мы вместо «в полёт готовые» пели: «ракеты новые полуметровые…». И как только начальники ни уговаривали вернуться к подлинному тексту! Все соглашались, кивали… Более того, при подготовке к праздничной прогулке по Киеву строй дружно подхватывал:
— Калина гей, гей! Калина!
Чернявая дивчина
В саду ягоды рвала!
Бороться с этим было так же невозможно, как и с проволочкой — маленькой, стальной, загнутой в дугу и необыкновенно звонкой, которая бросалась под ноги строю. Эта забавная гнусная штучка со звоном перемещалась вместе с коробкой парадного расчёта. Этот звон изводил начальников, шедших впереди строя. Просили отдать её и по- хорошему и по-плохому. С призывами к партийному и комсомольскому активу. Не помогало. Коробку прогоняли по одной шеренге. Искали. Тишина. Но как только начинал играть оркестр,  строй начинал движение, опять ненавистный начальникам звон.
Стремительно летело время. К третьему курсу многие женились, а некоторые к выпускному курсу имели детей. Но, несмотря на возраст, 24-25 летние отцы не взрослели. Эта особенность большого и дружного коллектива вернулась в наши ряды во время учёбы в академии. Вернулись прежние клички, шутки и поведение, несмотря на то, что многие уже стали старшими офицерами. Благодаря чёрным шинелям в Киеве нас принимали за суворовцев. К курсанту Животченко подбежал восторженный мальчик:
— Суворовец! Мама, суворовец!
Животченко мрачно пригляделся к улыбающемуся лицу мамаши.
Шинель у него была нарочито длинная, как ряса у священнослужителя, и был он уже далеко не юношей.
— Вот, смотри, какой я суворовец.
И, наклонив голову, степенно снял шапку с лысой головы.
Отшатнувшаяся мамаша, схватив за руку сына, спешно удалилась. Были и другие пикантные ситуации. Когда один из курсантов, не очень разборчивый в женщинах, проснувшись в постели одной дамы, с ужасом слушал ее воспоминания о том, как немцы входили в Киев. (Точно, как в анекдоте — «так долго не живут»).
Большим сердцеедом слыл Миша Волобуев. Наш красавец атлетического сложения любил производить впечатление голым торсом и запахом парфюмерии. К увольнению готовился тщательно, заранее, часа за два. Он принимал форму «голый торс», ходил по роте, держал в одной руке флакон с «Шипром», а в другой руке грушу пульверизатора. Таких диковинных штуковин сейчас не только у парикмахеров не увидишь (или, как их сейчас называют, «стилисты-визажисты»), но даже среди музейных экспонатов. Время от времени он пшикал, орошая свое прекрасное тело недорогим одеколоном. Из отпусков он всегда опаздывал, приводя в негодование командира роты Ивана Степановича Телина. Но больше всего ждали Михаила его товарищи, ждали рассказов о многих приключениях, пережитых в отпуске, коих иным хватило бы на всю жизнь. Вернувшись глубокой ночью, пренебрегая естественным недовольством спящих, он смело включал свет и с мрачным видом садился на койку. Недовольства не было, все с нетерпением ждали героя. Миша тяжело вздыхал, снимал массивный пластмассовый черный перстень и бросал на койку…
— Всё, что от друга осталось…
Народ ликовал. Начиналось…
— Миша, а где же твой чемодан?
— Украли чемодан.
— Как украли?
— Да только что в трамвае. Увидел преподавателя морской практики на передней площадке, пока обнимал его… (Миша не очень церемонился, он мог себе это позволить). Чемодан вынесли.
И тут же:
— А что я вёз вам, ребята, из отпуска…
— Что, что, Миша?
Не задумываясь, Миша отвечал:
— Жареного гуся!
Народ катался, сон проходил окончательно.
— Миша, а что у тебя бровь зашита?
— С балкона упал. К одной подруге по верёвке на второй этаж поднимался. Только добрался, вышел муж покурить. Откуда он взялся? Я вишу, затаился… Он вниз глянул, увидал, ну и давай меня кулаками. Я зубы стиснул, терплю. Главное, верёвку не отпустить. Потом оборвался, и головой о бордюр, — скорбно вещает герой-любовник.
Эта известная категория людей, обречённых пребывать в приключениях. Ну и начинаются на следующий день шуточки, шёпот на лекции:
— Миша, Миша! Говорят на берегу Днепра ручку от чемодана нашли.
— Миша! Вчера под мостом чемодан проплыл вниз по течению Днепра, а из чемодана жареный гусь шею вытянул, смотрит…

В ответ Миша только грозит кулаком. Лекция продолжается… Далее на месяц Михаил впадал в послеотпускную меланхолию. Покручивая чубчик (была у него такая забавная привычка), он шёл в радиорубку и ставил задачу радисту: периодически, несколько раз в день, крутить пластинку «Восточная песня». Матросик-радист подчинялся беспрекословно. Но однажды вечером, он, настроив радиоприемник не на ту волну, ушёл, включив общую трансляцию. И вместо «говорит Москва», заиграли своеобразные позывные и хорошо поставленный голос на всё политучилище начал на украинском: «Вы слухаете голос Америки з Вашингтону».
Проявив прыть и политическую бдительность, Миша мигом очутился в радиорубке и выключил трансляцию. Никто из начальников не узнал о случившемся, а радист до самого ДМБ попал к Мише в рабство. По несколько раз в день ласкает слух прекрасный голос Валерия Ободзинского: «По ночам в тиши я пишу стихи…». С ностальгией вспоминаю эти слова и мелодию. Это не нынешнее про «любовь» — «Ты целуй меня везде, восемнадцать мне уже…». Но что скажешь, новое время требует новых песен. Песни — вообще индикатор социальной психологии общества. Ну, а что любовь? Любовь, это, как говорил Карл Маркс, — та ось, вокруг которой всегда будет крутиться поэзия.
А Карл Маркс? А Карл и Маркс, товарищи матросы, это, как утверждал на политзанятиях их руководитель, — не муж и жена, это совершенно два разных человека.
На третьем курсе назначили нового командира взвода — капитана 3 ранга из учебного отряда. Не учитывая наших настроений и сложившегося уклада нашей службы, он решил  перевоспитывать нас, как положено по Уставу в учебном отряде. Мы же были старшими в училище, «годковали» и никак не соглашались вместо хромовых ботинок носить «прогары» с заклёпками, вместо суконок — фланелевки и уже не могли вернуться к этому действительно армейскому идиотизму — заправке койки «кирпичиком». В свою очередь, стали перевоспитывать нового командира. Кто кого? Закрывшись на самоподготовке в классе, не открывали ему дверь. Уж как он колотил в нее, приказывал, стращал. В ответ на это из-за двери слышались лишь одобряющие и безликие призывы:
— А вы головой! И вы…
Попав в аудиторию, он ходил между столов, заклиная, что все равно добьётся дисциплины, заставит носить положенную форму и заправлять койку «кирпичиком». Вот он остановился возле Толи Умнова:
— Умнов, всё-таки, почему вы не заправляете койку «кирпичиком»?
Состроив виноватое до тошноты лицо, стыдливо опустив глаза, Толя отвечал едва слышным голосом:
— Не могу, стараюсь, не получается. Я не представляю койку в трёх измерениях.
Воодушевленный хохотом, Толя продолжал «ломать комедь» уже угрожающему командиру:
— Если вы будете на меня кричать и угрожать… я повешусь…
Командир терял дар речи… А вдруг… Главный старшина, член КПСС… В политотдел надо что ли сходить, заранее, значит… Предупредить… Поперхнувшись:
— Ну что вы, в самом деле, Умнов. Разве так можно. Ну не «кирпичиком», аккуратненько можно ведь.
Растерянно-обескураженный, не зная, что ему почему-то присвоили кличку «Эфиоп», он подходил к карте мира и зачем-то пристально рассматривал Африканский континент. А сзади  опять хохот и веселье на вопрос Миши Пирожка:
— Что, в отпуск собираетесь, товарищ капитан 3 ранга?
Перевоспитали мы начальника, перевоспитали, замашки учебного отряда прочно забыты, погрузившись в нирвану безразличия, он, видимо, и сам разучился заправлять койку «кирпичиком».
Снова практика. Уже на Северном флоте. Крейсер «Мурманск» — этот артиллерийский корабль почти всегда стоял на рейде на якоре, был объявлен «отличным» кораблём и отличался высокой морской культурой. Это и понятно, чем можно ещё отличаться, стоя на рейде, как легендарный крейсер «Аврора». Драйкой меди, построениями и ритуалами. Даже комендор главного калибра мог уволиться в запас в регалиях — «Специалист 1 класса», «Отличник боевой и политической подготовки» и т.п., ни разу не выстрелив из орудия. Старший помощник командира крейсера практически не сходил на берег, строго исполняя упоминание статьи Корабельного устава о том, что должность старшего помощника несовместима с длительным пребыванием на берегу. Не упоминается должность главного организатора службы даже в известном стишке:
Солнце светит и палит,
В отпуск едет замполит.
На дворе мороз и вьюга,
Группенфюрер (т.е. командир группы) едет с юга.
Командир стоит, хохочет.
В отпуск едет, когда хочет.

Но вот старпома отпустили не только на берег, но и в отпуск, и какой — летний!
Легко бежит от борта катер, уносит СПК хоть на время, от круглосуточной нелёгкой, можно сказать, собачьей службы, от его любимой книги корабельных расписаний, которую непрерывно, всю службу, нужно корректировать, переписывать, что так роднит всех старпомов ВМФ. Метрах в пятидесяти на ют крейсера выбегает боцман и, яростно жестикулируя, кричит вслед отпускнику о своих победах:
— Товарищ капитан 3 ранга! Я аварийно-спасательное имущество проверил, марочки на швартовые концы наложил, кранцы приготовил…
Катер всё дальше, всё громче кричит мичман. И только эхом над заливом ответный голос старпома:
— Боцман, ты дурак!
Отпускник и не догадывался, что в салоне катера непрошеный гость — наш легендарный Миша Волобуев. Но так уж случаен этот попутчик, являющийся однофамильцем командира 2-й дивизии противолодочных кораблей Волобуева Евгения Ивановича? (Мне в дальнейшем посчастливилось не только служить с этим уважаемым адмиралом, но и нести боевую службу на одном корабле в Средиземном море). Михаил на частые вопросы, не является ли он родственником адмирала не говорил ни «да», ни «нет». Интрига крепчала от несколько раздражённо-задумчивого ответа:
— Для службы это не имеет никакого значения…
— Имеет, ох как имеет, — завистливо вздыхают окружающие.
Возможно, по этой причине столь беспрепятственно Миша оказался на борту и, выскочив на причал раньше старпома, мигом растворился на пустынных улицах заполярного флотского мегаполиса. (Отпуска, все убывают на юг).
Это время для краткости можно пояснить следующим примером. Уже лейтенантом, захожу в каюту флагманского специалиста. Вид мрачного и сильно утомленного человека. Дело в том, что уже два месяца он ведёт беспорядочную половую жизнь. На вопрос: в чём дело, показывает телеграмму жены, дескать «встречай, прилетаю». Пытаюсь утешить:
— Но что здесь плохого. Успокоитесь, наконец, остепенитесь.
— Эх, Дима, вздыхает он, да разве в этом дело? Ты бы знал, как трудно в первую ночь изображать из себя голодного волка…
Но, отдохнув и вдоволь нагулявшись, впервые Миша задался  вопросом:
— А как же вернуться на рейд?
Сообщения с берегом не предвидится до утра. Но вот удача: от причала отходит знакомый крейсерский катер. Разбежавшись и пролетев над водой пару метров, Миша падает под ноги вице-адмиралу — заместителю командующего флотом — начальнику тыла флота. Не теряясь, надев слетевшую фуражку и поднявшись с коленей, чётко представляется:
— Главный старшина Волобуев!
Адмирал рассержен:
— Товарищ курсант, я, собственно, не приглашал вас на катер. Вам что нужно и куда вы собрались?
— На Мурманск, товарищ адмирал, на Мурманск!
Вздыхает адмирал, разглядывая симпатичного, как он сам в юности, курсанта. Оттаял… На Мурманск так на Мурманск. Эх, поменяться бы ролями с этим главстаршиной… отмотав киноплёнку жизни  лет 20 назад.
Адмиральские мечтания прерываются:
— Это куда же мы идем, товарищ адмирал?
— Ну, на Мурманск…
— А мне на крейсер «Мурманск».
Бинокль. Сигнальщик видит флаг — зам. ком. флота на катере, идущем к борту, доклад вахтенному офицеру, далее по команде — командиру крейсера. На ходу застегивая китель, капитан 1 ранга стремительно идёт по борту, на ют, к трапу, замирает с отданием чести на его верхней площадке. Выполняется, сопутствующий посещению важной персоной, громоздкий ритуал встречи на борту лучшего по морской культуре корабля флота. Но на юте и большой знаток Мишиных трюков — командир роты Иван Степанович Телин, мрачно рассматривающий топчущегося на матике нижней площадки трапа, под видом вытирания ног, самовольщика. Удаляясь, командир крейсера настоятельно рекомендует Ивану Степановичу провести занятие с курсантами о порядке и правилах использования корабельных плавсредств. Иван Степанович ласково манит Мишу наверх:
— Ну, хватит, довольно, неужели вы так испачкались. И где же в Североморске вы нашли такие грязные места…

На следующий день группа убыла для дальнейшего прохождения практики на большой противолодочный корабль «Севастополь». Приключения продолжались.
Как и положено выпускникам, разместились в офицерской каюте и столовались в кают-компании. Перед обедом заглянул командир минно-торпедной боевой части:
— Ребята, в углу канистра со спиртом. Перед обедом рекомендую…
Внезапный звонок. Миша радостно:
— Стол в кают-компании накрыт, нас приглашают.
Пришли. Обедает только первая очередь офицеров. Нет с нами Михаила. Осенило. Торопимся обратно. В каюте мощный спиртовой духан. Старательно мочит носовой платок спиртом и очень правдиво объясняет так не вовремя заглянувшему замполиту:
— Да нет, товарищ капитан 2 ранга, это я пятно вывожу с брюк.
Миша, Миша! Талантливый организатор, любимец роты и отзывчивый товарищ, хороший друг. Даже свадьбу он организовал по всем правилам. Уж не помню, был ли на ней гастролирующий в Киеве цыганский ансамбль «Ромэн», но что за кулисами был замечен в переговорах Михаил, это точно. Но самый роскошный автомобиль того времени —  «Чайка» — в день свадьбы был в его полном распоряжении.
А дело было так. Заприметив у правительственного здания чёрный лимузин и переговорив с водителем, Михаил чётко, по-строевому, подходит к министру и просит разрешения обратиться. Оказывается, министр и сам служил матросом на Балтийском флоте. (Сейчас таких министров нет и в помине, не то время. Пожалуй, исключение — министр энергетики России Шматко Сергей, моей сослуживец по 31-й дивизии подводных лодок СФ). Растроганный приглашением на свадьбу, министр тут же дает водителю команду — обеспечить. Эх! Развевается фата, мчатся счастливые молодожены по цветущему весеннему Крещатику.

Чемпионатом по боксу запомнилась практика на Черноморском флоте. Это ежегодное спортивное событие, когда все соединения и крупные части должны выполнить приказ Командующего флотом, выставив своих боксеров. А что, если их нет? Ну, нет в учебном отряде даже самого завалящего боксера в среднем весе — и всё тут.
Приказы не обсуждаются. Выставляется жертва — молодой матрос, — долговязый, бледный, с явными дефицитом веса, в длинных флотских трусах и растянутой, салатного цвета, майке. Вид явно не спортивный, на предплечье наколка — «СЛОН», это значит «смерть лягавым от ножа» или «с детских лет одни несчастья», кому как нравится. Жертве что-то пообещал командир роты, дескать, ты хоть немного потерпи побои — отблагодарю!
Ощущая первые признаки надвигающегося избиения в «товарищеской» встрече, жертва исподлобья смотрит на кандидата в мастера спорта, чемпиона военно-морского училища и призеёра флота по боксу.
Вот он, белозубый красавец-ухарь, спешит на расправу, на ходу сбрасывая халат со своего прекрасного тела; весь в «адидасе», выпорхнул и рассыпался мелким бесом по рингу в поклонах, галантных воздушных поцелуях множеству севастопольских поклонниц, имитации боя со своей тенью, изящном перемещении на носочках мелкими шажками вперед, назад, по кругу. Мастерится в этой пляске. В зале — вздох оживления. На ринге — не просто боксер, на ринге — секс-символ, нет, берите выше — секс-повелитель студенток Севастопольского приборостроительного института. «Как хорош, как он хорош», — шепчутся многочисленные поклонницы, любуясь кумиром. Судья раздражён всей этой концертизацией перед боем, одергивает чемпиона, заставляет прекратить дикую пляску.
Гонг! Удар мгновенный, как плетью, безжалостный и неказистый, как от лопасти ветряной мельницы откуда-то сверху и прямо в «нюх».
Вот это да! Вот это разговор! На трибунах становится ти-и-ихо. Лежит кандидат в мастера спорта, прочно лежит, крепко задумался, безразличный к бесполезному счёту, склонившегося над ним судьи, отдыхает под тренерскими помахиваниями полотенцем и обрызгиванием освежающей жидкостью. Вот и врач суетливо достаёт из чемоданчика какие-то снадобья. Ропот в зале. Шепчутся судьи. Похоже определяются, а был ли вообще поединок, никто даже толком не принял боксерскую стойку. Победитель такой же мрачный, как и до этой «товарищеской» встречи, покидает ринг, никак не разделяя восторги, гордящегося собой командира роты, который  хвалится соседям по трибуне:
— Это мой! Из моей роты. 10 суток отпуска ему, 10 суток!
Символ выносят с ринга. Безобразие, нет даже носилок! Но кто бы мог подумать?
Нет, не так прост этот матросик, как кажется. Ох, не прост. И командир спешит в раздевалку, чтобы пожать руку и обласкать подчиненного.
Подобный поединок состоялся и в училище. Уж очень соперничали между собой два командира роты: у кого рота лучше. Один добивался успехов в учебе. Другой налегал на строевую подготовку, истязал курсантов в отработке строевых приёмов с оружием и без него, замысловатыми перестроениями и т.п. Ну, нравилась ему, понимаете ли, игра в солдатики. Курсантам здесь жилось не сладко, и их шутливое предложение засчитывать им год службы за два было совсем не беспричинным. Этот командир роты, богатырь, — мастер не по какому-нибудь непонятному, как нынешний кёрлинг, виду спорта. Это вам не тряпками по льду подтирать. Нет, он мастер по греко-римской борьбе, давно мечтает швырнуть кого-нибудь через себя. А тут объявляется первенство училища, через полгода, значит, его мечта сбудется. Ох, и кинет он кого-то на маты. Вот пыли-то будет! Второй командир роты ведёт тайные переговоры с дюжим курсантом:
— Мужайтесь и готовьтесь, крепко готовьтесь! Надо его в бараний рог, понимаете ли?
Даже отпуск по поощрению обещается, хотя в отношении курсантов он практически не применим. Воспрял духом воин-спортсмен, перестал посещать занятия. Надолго удалился в полутёмный подвал, тискал, как молодую девку, громадную борцовскую куклу, ломал её, швырял через себя.
Настал желанный день сеанса греко-римской борьбы. Командир роты медленно и основательно упирается ногами, начинает принимать борцовскую позу. Свисток. Наэлектризованный воин хватает пытающегося оттолкнуться и вырваться от вцепившегося в него противника, высоко поднимает над собой и бьёт им о маты. Зал в восторге, зал рукоплещет и замолкает. Поверженный, белый как мел, лежит на поле брани без движения, нога противоестественно подвернута вбок под углом в 90 градусов. Приоткрывается дверь спортзала. Это второй командир роты в тишине подходит к лежащему, ещё ничего не поняв:
— Григорий! Как, тебя уже кинули?
Душераздирающий вопль жены побеждённого. Всё как у гладиаторов в Колизее. Борьба всё-таки греко-римская. Эк здесь друг друга… Далее — санитары, носилки, скорая помощь, гипс, лечение перелома. И никакого отпуска.
Настало время выпуска, первого выпуска КВВМПУ 1971 года. Торжества, пышные речи. Радостное переодевание в лейтенантскую форму, которая унесла нас не только из училища, но, прежде всего, из беззаботной и счастливой юности. Идём парадным маршем перед выдающимся флотоводцем — Главкомом ВМФ Героем Советского Союза Адмиралом Флота Сергеем Георгиевичем Горшковым, только что вручившим нам лейтенантские погоны и морские кортики. В памяти до сих пор — слова из речи на митинге моего одноклассника ленинского стипендиата Миши Масленникова:
— Товарищ Главнокомандующий! Мы не ищем тихих гаваней!
За этими словами служба на всех флотах Советского Союза и совершенно другая уже офицерская стезя и жизнь.