Мифы, сказки, враки, анекдоты, одним словом — байки, помогают человеку скрашивать трудности быстротекущей жизни и выживать на грани возможного. Не каждую из них можно рассказать на дипломатическом приеме или при светской беседе в салоне среди чопорных мадмуазелей. Но если уж читатель добрался до этой странички, то и эта байка старых подводников может оказаться ему интересной.

— Одному корреспонденту очень захотелось написать правдивый очерк или повесть о подводниках. Долго добивался во всех инстанциях, чтобы ему разрешили сходить в поход. Добился. Загрузился в лодку и начал вникать в жизнь подводную. Через несколько дней вник настолько, что перестал дрожать, как осиновый лист. Стал есть и спать от пуза. Вахту стоять не надо. Захорошело ему от такой райской жизни. Снятся ему искусительницы, спасу нет. Начал он осторожненько выяснять, как же разрешается этот животрепещущий вопрос на лодке. У одного поинтересуется, у другого, как бы шутя, но дельного ответа не получает. Или хихикают над ним, или посылают по обыкновению нашенскому. Круглосуточная квадратность плоти допекла его в конец. Решил он поговорить на эту тему с главным боцманом. Напрямую. Очень был балагуристым боцман, веселил весь центральный пост, пока сидел на рулях.
— Слушай, Петя, объясни мне, пожалуйста, неужели вы месяцами терпите? — зашептал корреспондент боцману в каком-то закутке.
— Чего терпим? — не понял боцман.
— Ну, без этого, сам понимаешь. Без баб же жить нельзя…
— А-а, ты об этом. Зачем терпим? Баб нет, это точно. Заменитель есть, но сам понимаешь, и очередь на него — дай Боже. Могу договориться, если приперло, — боцман уже включился в стихию розыгрыша.
— Договорились. Мне для правдивости очерка это, ой как нужно.
— Завтра ночью я тебя позову, — пообещал боцман.
И позвал. И привел корреспондента в какой-то полутемный закуток девятого отсека. Жилого.
— Вот, пожалуйста. Можешь спустить пары. Я сейчас уйду, а ты спускай.
— Что это? — опешил корреспондент, глядя на переборку, где был, с большим знанием и любовью изображен лобок со всеми прелестями и даже пушистым треугольником.
— Что это за пакость?! — запривередничал корреспондент.
— Это не пакость, а эрзац — п…а. Лучше, чем настоящая. И другой у нас нет. Не хочешь — как хочешь! Пошли отсюда. И помалкивай о том, что был здесь, — сердито отчитывает боцман корреспондента.
Уходят.
Еще пару дней корреспондент отъедался на тучных подводных хлебах, мучался с хотимчиком. Петьку, главного боцмана, да еще рулевого, он считал очень значимой фигурой на корабле. Фигурой, если не первой, то и не второй. А как же? Главный, да еще рулевой! Что-то сродни: партия — наш рулевой. Маялся, маялся и решился.
— Петр, понимаешь, законы жанра… опять же соцреализм, — замямлил он в ухо боцману.
— Понимаю. Законы жанра. Воплощение в образ и т. д. Созрел? Сегодня, где-нибудь после двадцати трех часов, я тебе организую вхождение в образ. Так уж и быть, — мгновенно врубился боцман.
— Будь готов явиться по моему вызову срочно. Чтобы я тебя не искал, — добавил он.
— Всегда готов! — по-пионерски отвечает корреспондент.
— На флоте отвечают «Есть!». Пора бы уже и привыкнуть, — бурчит боцман.
— Есть! — исправляется корреспондент и даже вытягивается в струнку и шлепает пятками тапочек.
— То-то же! Вольно! — добреет боцман.
Не писалось корреспонденту в этот день. Томленья жар гонял его по всей лодке, из отсека в отсек. Как шизик, расхохотался в голос над собственной мыслью о цветах и бутылке хорошего вина, когда вкушал вечерний чай в кают-компании.
— Все мужики! У журналюги крыша поехала, — сделал вывод вестовой, когда корреспондент вышел из кают-компании.
«Цветы может быть и смешно, а подмыться не помешает», — осенила мысль корреспондента, и он кинулся на ее осуществление по проторенной дорожке.
Благоприобретенный дружбан, Мишка — спецтрюмный реакторного отсека, всегда шел навстречу (за пачку сигарет — не без этого), и организовывал ему душик.
Чистенький и благоухающий, как жених перед венчанием в церкви, в двадцать три часа корреспондент уже ошивался в центральном посту, якобы собирая материал. Главного боцмана он не узрел, на рулях сидел матрос-боцманенок. Он-то и поманил пальчиком корреспондента.
— Главный боцман ждет Вас в условленном месте, — заговорчески прошептал ему на ухо боцманенок.
— Есть! Ага! Хорошо. Я понял, — стушевалась творческая личность, но бодро ринулась к люку… во второй отсек.
— Не туда! Вам в корму, — поправил его боцманенок.
Корреспондент крутанулся на обратный курс, и мигом исчез за люком в четвертый отсек. В девятом отсеке главного боцмана ему искать не пришлось. Он его ждал на проходной палубе у люка.
— Корреспондент Белов прибыл по Вашему приказанию, товарищ главный боцман! — то ли в шутку, то ли от непонятного волнения брякает он.
— Есть! Сверяем часы: сейчас двадцать три часа двадцать минут. На все про все Вам отводится тридцать минут. В двадцать четыре или в ноль часов, встречаемся в центральном, — без тени иронии напутствует Белова главный боцман-рулевой.
— Да, да! Конечно. Я понимаю, — возбужденно бормочет Белов.
— Не заблудишься? Или тебя проводить?
— Нет, нет. Я сам.
— До встречи в центральном.
И боцман исчезает в люке восьмого отсека.
Белов шмыгает в затененный закуток. Он не знает, что это закуток отдыха боцманят в походе.
В центральном посту Белов объявился, когда вахтенный инженер-механик подал команду в отсеки:
— Первой боевой смене заступить!
Главный боцман умащивался на стульчик-раскладушку перед манипуляторами гидроприводов горизонтальных и вертикального руля. С постов производились доклады о заступлении на вахту. Доложил о заступлении и главный боцман:
— На тридцать первом боевом посту первая боевая смена на вахту заступила. Курс — 180о, глубина погружения — 180 метров, крен — 0о, дифферент — 0о,5 на нос, ход двенадцать узлов, лодка слушается рулей хорошо. Вахтенный поста мичман Квакин.
Белов совсем было уже собрался подвалить к боцману, но тут вахтенный механик стал принимать доклады из отсеков. Решил подождать окончания докладов.
Первый доклад из первого отсека.
— Есть первый! — механик щелкает тумблером «Каштана».
— Есть второй!
Далее порядок докладов меняется, и начинают докладывать кормовые отсеки:
— Есть десятый!
— В девятом отсеке первая боевая смена на вахту заступила. В работе… (перечисление работающих механизмов). Есть замечание. Не работает механизм физиологической разгрузки экипажа. На вахте отсутствует вахтенный Белов, — докладывает девятый отсек.
— Есть девятый! Сейчас разыщем Белова. О его прибытии в отсек и заступлении на вахту доложить в центральный, — механик щелкает следующим тумблером.
— Есть восьмой!
………………………..
— Есть четвертый! — механик закончил прием докладов и вперивает суровый взгляд на Белова.
Тот, в позе испуганного тушканчика, таращит непонимающие глаза.
— В чем дело, товарищ Белов? Почему вы здесь, а не на вахте в девятом?! — механик — сама суровость.
— Какой бардак! — подливает масло в огонь вахтенный офицер.
— Ды-ы-к, тащ… я вроде бы не расписан на вахты, — начинает лепетать Белов, но его прерывает боцман.
— Это не его вина, а моя. Не во всем проинструктировал Белова. Я ему сейчас объясню. Подойдите ко мне.
Белов подходит к боцману.
— Тебе как, понравилась наша эрзац… в общем, механизм физиологической разгрузки? Да? Вот видишь, а ты мне в первый раз не поверил. Ну, а как ты думаешь, чем достигается реальный, правдивый эффект механизма? Не знаешь? Вот теперь будешь знать. На одной вахте сходишь в закуток, спустишь пары, так сказать, физиологически разгрузишься. А на другой вахте, будь любезен, помоги и товарищу разгрузиться, — поясняет боцман по секрету всему свету.
— Как это?
— А так! Любишь кататься — люби и саночки возить. Место вахтенного на механизме физиологической разгрузки — девятый отсек, но с другой стороны тонюсенькой переборочки известного тебе закуточка. Форма одежды — без штанов, и уперев зад в обозначенный на переборке ложемент. Понял? Я заметил, что ты явился в девятый подмытым. Так что можешь отправляться на вахту, не мешкая, — суровеет боцман.
Вахта отсека молча и насупленно разглядывает корреспондента.
— Так надо же было… — пытается возникнуть Белов.
— Надо или не надо, но уже было. У нас по этой части порядок суровый. Сам погибай, а товарищей выручай. Так что, дуй на вахту, — главный рулевой уже в открытую демонстрировал неумолимость и суровость.
Демократический централизм в эпоху соцреализма.
«Вот тебе и правдивость! Что же я об этом напишу?» — уныло подумал Белов, но покорно пошлепал к кормовой переборке отсека.
Когда кремальера люка пошла вверх, гомерический хохот прокатился по центральному. Оседлав комингс люка, Белов окинул непонимающим взглядом хохочущий отсек и продолжил свой путь.