Седьмой год он замом. На одной  лодке…

Первые пару лет пахал, активно политику партии проводил — собрания, заседания. Перед морем фильмы идейно выдержанные получал, гуашь поярче. Упрощаю, конечно, но нынче в отношении политрабочих это даже приветствуется. Не живописать же, как Коля «отличный экипаж» ковал, на боевые свершения моряков поднимал: «100-летию В.И.Ленина – сто ударных вахт!» Ночи не досыпал. В заботе о политическом, моральном и физическом самочувствии еще сырого, не отформатированного воинства, набранного на железо из самых разных уголков необъятной, многонациональной  Родины. Языкам учил, места мичманам-офицерам в детсадах выбивал, молодых коммунистов  выращивал…

 Через два года слегка скучно стало. Чтобы как-то разнообразить слишком уж бурную  политическую жизнь, Коля  вспомнил, что у него есть еще специальность – «штурман ВМФ». И хоть «политработник-штурман» через тире в дипломе написано (записные хохмачи сие трактовали, как «политработник минус штурман»), обложился Николай учебниками, руководствами всякими, наставлениями. И вскоре стал даже штурма подменять.

Сдал на допуск вахтенным офицером.

 Не заметил, как еще два года пролетели.

Годки все его –  кто в вышестоящий политотдел, кто в академию, кто на новостройки. Так новые корабли, что в те годы бодро тоталитарная и не рыночная промышленность ковала, назвали. Шли они клином, а  наш Смирнов все на месте. «Монстр», корабль уже знает лучше, чем свою квартиру.

И все ждет чего-то, полагая, что командованию и политорганам видней, как им распорядиться. За себя не просит, не бьет пороги…

 Пятый год пошел. А он везет и везет. А когда человек везет, зачем ему мешать? Тем более, когда сверху никто не звонит, не докучает: как, мол, там мой племянник?

 На шестом году третьего ранга Николай Николаевич Смирнов задал вопрос. Дескать, а когда меня заменят? И куда меня пошлете?

«Пошлем», – сказал начпо. Не уточнил только, когда и куда.

А вскоре и сам сменился.

 Новый начпо пришел. Неудобно к нему, новому, сразу с проблемой. Потому наш военно-морской стоик отложил разговор до лучших времен. А тут новый год боевой подготовки начался, выходы в море, отработка задач. Ах да,  еще пленумы, съезды, «Малая земля», «Возрождение», «Целина»…

 Как вдруг приезжает комиссия.

Большие адмиральские звезды.

И среди них самая большая. Просто огромная против Колиной.

И все к нему на отличный корабль.

 Встретили они с командиром комиссию, отрекомендовались. Гости корабль осмотреть пожелали, пошли по отсекам. Первый, второй, третий, заходят в четвертый, где шахты ракетные. Там попросторней, остановились кружком, командира продувают, ракетчика.

Потом подзывает самая большая звезда зама к себе.

— А как морально-политическая обстановка на корабле? Как люди? Как настроения?..

— Нормально, — докладывает капитан третьего ранга. –  Морально-политическое состояние личного состава высокое. Готовы выполнить любую задачу…

— А чего сам не веселый?

 Когда начальство общегуманитарные вопросы задает, ему общегуманитарно и отвечать надо. Коля знал это. Но как-то само собой, помимо воли вырвалось:

— Шестой год уже на одном корабле. В одной должности…

 Черт дернул, не иначе. Адмирал уже кивнуть собрался и дальше идти, а тут…

— Хотите сказать, устали? – спрашивает.

— Да нет, товарищ адмирал, не устал! – отвечает Коля. – Но сами понимаете, все знакомо до винтика…

 Адмиральская мысль, как известно, причудлива. Ткнул адмирал пальцем Смирнову за спину и спрашивает:

— А вот это, что за лампочка? И почему здесь?..

 Все повернулись и видят: точно лампочка. На переборке. В плафончике. А под нею щит, «слоновкой» покрашенный. По всему видно важный щит, коль к ракетном отсеке.

И Коля увидел. Как потом говорил, впервые.

 — Похоже, не знаете, – говорит военачальник. –  Ну ладно, разбирайтесь. На обратном пути мне доложите…

И пошел дальше.

 Второй акт мерлезонского балета разыгрался тут же и без антракта.

 — Сергеич, — с пристрастием допрашивал Коля командира БЧ-5. – Что за лампочка?..

 Механик смотрел на 45-ватку, на щит, пожевывал губами и медлил:

— А хрен ее знает! Документацию надо посмотреть. Тут вообще, заведование «китайцев». У них и надо спрашивать…

 «Китайцы» — это ракетчики, если что. На местном диалекте. Отловил Коля главного «китайца», командира  ракетной  боевой части, и стал тыкать его некитайским носом в лампочку над щитом:

— Что за лампочка?..

Тот в отказ:

— Не моя! Давайте уточним у командира отсека…

 Командир отсека, прискакав, убедительно изобразил сцену «сами мы не местные, мы проездом».

— Может, старшина электриков?..

 Изъяли из какой-то шхеры старшину команды электриков.

— Зачем лампочка?!..

— Эта? — никак не въедет. Играет на нервах.

— Эта, эта!..

— А что с ней?..

— С ней – ничего! А вот с тобой щас!.. По буквам! От Че Го Эта Лам Поч Ка?!

— Я тупой? — обиделся вдруг электрик. — Ни от чего! Лампочка и лампочка. Обыкновенная, осветительная. Вот тут выключатель.

Щелк и осветил собравшиеся лица.

 Гоголь – он почему гений? Он уже потому гений, что словосочетание «немая сцена» раньше других использовал. Мы все — эпигоны, вынужденные стоять за классиками далеко на шкентеле и шепотом зады повторять.

 — Ну что, зам, изучил заведование? – вынырнула из пятого большая звезда, за которой пролился и остальной метеоритный дождь.

— Так точно, товарищ адмирал, разобрался…

— Ну вот. А говорил, каждый винтик знаешь…

 Сказал это и прошел дальше.

А Коля остался. У включенной лампочки. Как у разбитого корыта. С ощущением, что придется, наверное, здесь послужить еще пару лет…

Александр Орлов