14 МАРТА 2017 ГОДА

ЧЕРНОЕ МОРЕ. БОРТ БОЛЬШОГО ДЕСАНТНОГО КОРАБЛЯ «КОСТРОМА»

Старпом Марченко Шубину нравился своем всегдашним оптимизмом и той кажущейся легкостью, с которой он служил. Марченко был коренным крымчанином, с детства хотел быть военным моряком, но поступил и окончил училище Нахимова уже при украинской власти, а потому и попал служить в ВМСУ. При этом, как он сам с иронией говорил, что мечтал о настоящей морской службе, а попал в дешевый шапито. Последняя должность Марченко в ВМСУ – старший помощник БДК «Константин Ольшанский».

К «незалежной» Марченко всегда относился с плохо срытой иронией, доказывая сослуживцам, что материковая Украины — это одно, а Крым — совсем другое. Принципиально отказывался Марченко и от внедрения в корабельную практику украинского языка, за что имел постоянные неприятности от начальства. Когда же на него особенно наседали, он отбивался так:

— Неужели вы не понимаете, что на флоте есть легендарные команды. Вы только послушайте, как звучит: «Медь драить, резину белить, барашки расходить и смазать!» Это же поэзия, а не команда! А теперь та же команда, но на «рідной мове»: «Мідь драїти, гуму білити, баранчики розхитати та змастити!» Почувствовали разницу! Тут уж ни о какой песне нет и речи, какие-то, то ли гумы, то ли гумусы, с розхитаченными да змаститенными баранчиками. Не команда, а бред собачий! А когда вместо «электропитание корабля», говорят «электрохарчувание»! Ну, не приспособлен украинский язык к морской терминологии, да и к самой морской жизни. Хоть дословно переводи на украинский русские слова, хоть придумывай новые, все равно ни черта не получится, потому, как не дал бог Нептун своего благословления Украине на морской язык. Не дал! И никто из смертных изменить это решение не сможет.

Слыша такую ересь, украинские начальники за сердце хватались, как  это они раньше не выявили такого «клятого москаля».

Именно поэтому в служебной характеристики Марченко значилось: «Несмотря на отличные профессиональные качества, склонен к демагогии. Украинского языка, и истории независимой Украины не знает, изучать язык  отказывается и украинцем себя не считает. По этой причине на самостоятельную командную должность назначен быть не может». Так как никакого будущего с такой характеристикой в украинском флоте Марченко не светило, он стал подумывать об увольнении, но тут грянула «русская весна» 2014 года.

В первый день киевского шабаша Марченко, вместе с остальными «ольшанцами» не понимая, что происходит, обвесил леера матрасами и ждал вооруженного захвата корабля. На предложение местных ополченцев решить вопрос миром, вместе с другими кричал: «Русские не сдаются!» Но уже через сутки, поняв, что к власти на Майдане прорвались откровенные фашисты, что флот майдановской Украине не нужен, лично пустил ополченцев на борт корабля, а еще через двое суток, первым в украинском флоте написал рапорт о переходе под Андреевский флаг, о чем никогда после не жалел.

Первое время бывшие «украинцы», поучившие прозвище «интегрированные», на Черноморском флоте держались особняком, вели между собой разговоры, что всех их, как чужаков, непременно демобилизуют. Но ничего подобного не произошло. Черноморцы отнеслись к новому неожиданному пополнению вполне дружески и с пониманием. Лед недоверия быстро растаял, и теперь все стало на свои места

Что касается Марченко, то его сразу же отправили учиться в Питер на командирские классы. Вернулся он оттуда уже другим человеком. Шубину было смешно, когда Марченко с мальчишеским восторгом рассказывал о том, как их возили на ознакомительную экскурсию на Северный флот, и какие он увидел там огромные корабли и преогромные атомные подводные лодки.

— Вот это мощь, вот это сила! — говорил он и снова начинал бесконечный рассказ об огромных кораблях. — А я думал, что весь российский флот — это ЧФ!

По возвращении с классов Марченко и назначили к Шубину, так сказать отдали на воспитание и обучение.

На корабле Марченко был всего ничего – меньше года, но за это время показал себя толковым и расторопным, быстро сдал все зачеты, а затем и на допуск к управлению кораблем. Марченко даже не скрывал, что мечтает встать к ручкам телеграфа. После поездки на Северный флот Марченко заболел северными просторами. Сейчас помощник, с замиранием сердца, ждал ответа на рапорт о переводе на Северный флот. Шубин знал, что, рапорту старшего помощника дали ход, и с сожалением думал, что ему уже не придется передавать «Кострому» в руки своего воспитанника.

— Ну, а ты что хотел! Поставил на крыло, так дай простор! Такова уж наша командирская доля! — сказал ему командир «Новомосковска» Сережа Комаров, которому он недавно пожаловался, что придется закатывать рукава и готовить нового преемника.

Х        Х        Х

Шубин вообще искренне любил свой экипаж, который не один год создавал и пестовал, а потому каждый из его подчиненных уже давно являлся частью его самого. Все они были настоящими профессионалами своего дела. Шубин знал сильные и слабые стороны каждого, гордился их увлечениями и талантами.

Заместитель командира «Костромы» по работе с личным составом капитан 3 ранга Алексей Ильич Матюшкин славился особой способностью общаться с высоким начальством, а так же умением организовывать шумные застолья, куда он добровольно-принудительно созывал всех друзей с их чадами и домочадцами.

— Ты знаешь, — звонил он очередному другу. – Все уже собрались и ждут только тебя! Так и говорят, пока ты ни приедешь, мы ни есть, ни пить не будем!

Многие велись на эту нехитрую уловку, хватали такси и мчались в гости, полагая, что они действительно столь популярны. Впрочем, столы у Матюшкина всегда ломились, компании были веселыми и никто никогда не жалел о его нехитрых уловках.

За глаза и на корабле, и в бригаде Матюшкина звали просто «наш Ильич». Он о своем прозвище знал и гордился им.

— В нашей истории было два Ильича, я третий! И заметьте, все люди достойные! – говорил Матюшкин каждому, кто интересовался происхождением его звучного отчества.

Штурман корабля капитан-лейтенант Дима Наумов, был потомственным моряком и коренным бакинцем, гордившимся своими густыми черными усами и неподражаемым баиловским диалектом, хотя был увезен из Баку еще в детстве. На «экспрессе» он слыл признанным знатоком восточной кухни. Никто не мог лучше Наумова приготовить не только традиционные шашлык с пловом, но и экзотические «тайские супчики», которыми он не раз выручал страждущих с похмелья товарищей. К своей профессии Наумов относился творчески. За немалые деньги купил телескоп и иногда звездными ночами, часам всматривался в небо, что-то помечая в своей особой «звездной» тетрадке. В последнее время Наумов был серьезно озадачен проблемой электронных навигационных карт стандарта «S-57». Дело в том, что в отделе гидрографии базы пустили слух, будто они вот-вот появятся на каждом корабле.

— Вообще будем балдеть, свесив ножки! – просветил Наумова продвинутый гидрометеоролог. – Их даже корректировать не надо. Представляешь, каждую неделю тебе по электронке приходят новые варианты. Стукнул по клавише, и она уже перед тобой, родимая!

Теперь все свободное время штурман проводил с описанием обеспечивающий программы «Chart Assistant». В описании все выходила красиво и безмятежно. Но на душе штурмана было тревожно. Именно так на заре нулевых, с появлением космической связи на торговом флоте, все начиналось для радистов, а потом их просто разогнали за ненадобностью. Что если и штурманов ждет такая же участь? За себя лично Наумов не беспокоился, школьные одноклассники-бакинцы, давно и крепко осевшие в нефтяном бизнесе, его не бросят. Но за державу и профессию душа болела, а потому Наумова не радовали ни «тайские супчики», ни любимый коньяк «Амирани».

Командир БЧ-2 капитан-лейтенант Игорь Витюков имел репутацию ниспровергателя всех авторитетов и рьяным спорщиком на все возможные темы от теории всемирного заговора до практики выведения кроликов. При этом Витюков помнил наизусть массу старых приказов и директив, цитируя которые, мог поставить в неловкое положение любого проверяющего. Поэтому проверяющие натолкнувшись на строптивость Витюкова, «закусывали удила» и отрывались на строптивце по полной. Витюков после таких проверок неизменно попадал в приказы, долго страдал, каждый раз клялся, что отныне не будет лезть на рожон. Но как только появлялись очередные проверяющие, все повторялось. Спасало Витюкова только его высочайший профессионализм, о котором все знали и который все ценили. А еще у командира БЧ-2 была тайная страсть …по ночам он писал стихи. Игорь записывал их в заветную тетрадочку, которую прятал под подушку. Увы, на корабле, как в общей бане, все знают и видят всё. Поэтому за глаза артиллериста в экипаже именовали не иначе, как «наш славный пиит». Особой популярностью пользовалось при этом стихотворение про «Зайку»:

Зайку бросила хозяйка,
Обманула сука Зайку.
Поигралась и забыла,
Сердце Зайкино разбила!
Зайка спился, опустился,
Но с обидой не смирился.
Отомстил он ей жестоко —
Порубил ее в капусту…
Потому, что надо было
Уважать чужие чувства!

Для более изысканного слушателя у Витюкова имелось еще одно более лиричное:

Своих привычек вредных не стыдись. 
Курение, вино, порывы страсти, 
Конечно, укорачивают жизнь, — 
Но могут продлевать мгновенья счастья!

Командир боевой части связи капитан-лейтенант Даниил Морозов. Флот любит с юности. Родители мечтали сделать из сына второго Паганини, но Даниил выбросил скрипку и бежал в Нахимовское училище. Впрочем, любовь к прекрасному в нем осталось навсегда. К скрипке он так и не вернулся, зато в свободное время теперь вместе с женой любит попеть в кафе караоке.

Командир электромеханической боевой части капитан 3 ранга Коля Каланов был ровесником Шубина, поэтому свою механическую кличку «дед» носил вполне обоснованно. В машине Каланов появлялся не часто, но руку на пульсе держал и все обо всем знал. Когда было надо, он засучивал рукава и вместе с подчиненными сутки напролет крутил гайки. Каланов никогда не кричал, не повышал голоса, но авторитет «деда» был непререкаем. Достаточно было лишь его взгляда, чтобы провинившийся был готов провалиться сквозь палубу. На Черноморском флоте Каланов был известен, как собиратель и рассказчик флотских баек и легенд. Экипаж гордился, что в журнале ВМФ «Морской сборник» была опубликована его нашумевшая статья «Гносеологические корни «большого загиба» Петра Великого». Если кто не знает то «большим загибом» именовались матерные выражения моряков русского парусного флота, выстроенные в определенной последовательности. «Большой загиб» имел до сотни выражений, которые надо было произносить без повторов, с выражением и на одном дыхании. Что касается автора нашумевшей статьи, то он и без «загиба» выражался весьма образно. Так на приеме у зубного механик говорил, что у него болит «кормовой коренной сверху, который справа по борту». Именно Каланова, не без оснований, подозревали и в авторстве самой знаменитой легенды «экспресса» о «Летучем сирийце». Была у Каланова и еще одна детская страсть, над которой втихаря подсмеивался весь экипаж. Вся каюта у Каланова была заставлена всевозможными …зелеными божьими коровками. Почему механик коллекционировал именно божьих коровок и почему именно зеленых, не мог объяснить и сам Каланов.

Непосредственный подчиненный Каланова старшина трюмно-котельной команды старший мичман Саша Рубцов, попал на корабль еще матросом срочной службы, да так на корабле и остался.  Рубцов слыл фанатом старой техники. В свободное от службы время он упивался книгами о… старых паровозах, чем вызывал всеобщее недоумение.

На логические вопросы, почему он, правоверный мичман российского флота, любит не пароходы, а паровозы, Рубцов, поправляя очки, пояснял:

— Все дело, господа, в том, что морские паро-ходы – это суть те же паро-возы, а паро-возы – ни что иное, как паро-ходы! Вся разница лишь в оконечном устройстве – у одного колеса, у другого винт. Поменяйте их местами и ничего не изменится.

Спорить с Рубцовым на эту тему никто не решался, и его сразу оставляли наедине с любимыми книжками по устройству паровых котлов.

Во время строевых смотров Шубин всегда старался Рубцова куда-то спрятать. В противном случае последствия были предсказуемы. Всегда взъерошенный, со сползающими на нос очками и ласковой улыбкой солдата Швейка, Рубцов вводил в состояние ступора любых начальников.

— А это что еще тут за интеллигент недоделанный! – обычно кричали они, обретая дар речи.

После этого Рубцова в обязательном порядке изгоняли из строя, а Шубин получал очередной выговор.

— Злые вы все! – вздыхал старший мичман, удаляясь в ПЭЖ, где над креслом вахтенного механика висел групповой портрет братьев Черепановых, а на столе ждал свежий номер журнала «Паровозъ». Там была его стихия, там он был счастлив. 

Боцман старший мичман Володя Кулаков, в отличие от сложившегося стереотипа грубого и нахрапистого боцмана, слыл, наоборот, натурой тонкой, влюбленной в море и в свою красавицу жену. Кроме этого, боцман фанатично увлекался жонглированием всего, что только попадалось ему под руку. Сослуживцам это нравилось, начальство пугало.

Увидев в первый раз жонглировавшего боцмана, комбриг только покачал головой:

— До чего ты Шубин корабль довел, если у остальных приличных командиров на кораблях просто бардак, то у тебя уже цирк!

Кулаков помнит Шубина еще лейтенантом. Они в один год пришли в бригаду. Боцман уже выслужил все сроки, заработал и пенсию, и квартиру. Осенью этого года собирается уволиться, чтобы больше времени уделить прождавшей его полжизни с моря жене.

Фельдшер старший мичман Сергей Теребов был известен тем, что мог легко вывести из запоя самого матерого алкоголика по какой-то своей «теребовской методе». Завистники-медики утверждали, что фельдшер с «Костромы» стаскивает с «иглы» и наркоманов, причем имеет свою постоянную клиентуру. Сам Теребов на все претензии лишь улыбался своей широкой доброй улыбкой:

— Как говорил старик Гиппократ: обращайтесь – поможем!

В целом, экипаж «Костромы» был очень дружен и зачастую офицеры и мичманы даже отдыхали вместе семьями, что вызывало у Шубина всегда неподдельное удивление: «Неужели за время службы еще друг другу не надоели?»

Х        Х        Х

— Товарищ командир! Телеграмма из штаба флота! – доложила радиорубка.

— Несите в ходовую! – распорядился Шубин.

В телеграмме, за подписью начальника штаба  флота, значилось, что боевики ИГИЛ могут обстрелять наши корабли или организовать диверсионные действия, во время прохода через Босфор. /В конце телеграммы начальник штаба требовал усилить бдительность и т.д. и т.п.

«Меры-то я приму, только по Босфору все равно идти придется, подставляя свои борта», – раздумывал Шубин, прочитав телеграмму.

Вместе с телеграммой из радиорубки принесли сводку погоды. Как и обещали, вот-вот ожидалось резкое усиление ветра и море до 5 баллов.

Стоявший вахтенным офицером капитан 3 ранга Матюшкин, вооружившись микрофоном «каштана», объявил:

— В связи со штормовой погодой выход личного состава на верхнюю палубу запрещен! – подумав, добавил. – Обращаю особое внимание личного состава десанта и еще раз повторяю, что выход всего личного состава на верхнюю палубу строжайше запрещен!

Шубин невольно хмыкнул. Уж больно заместитель по работе с личным составом любит поговорить, вот и сейчас не удержался. Впрочем, такой повтор всегда не лишний.

— Прошу «добро» подняться в ходовую! – раздался через некоторое время голос боцмана Кулакова.

— Заходи, тезка! – полуобернулся к нему Шубин.

— Товарищ командир, докладываю, что техника и грузы в твиндеке закреплены по штормовому. Все лично проверил сам со старшим по технике! – доложил боцман.

Шубин кивнул:

— Добро!

Кулаков, стоя рядом, молча вглядывался во тьму ночного моря. Уходить ему явно не хотелось. По возрасту, Шубин с Кулаковым были почти ровесниками и поэтому взаимоотношения между ними наедине были достаточно неформальными.

— А помните, товарищ командир, как нас пытались укранизировать? – вдруг произнес боцман. – Кажется, вчера было, а ведь целая вечность прошла – четверть века!

— Ну, да, — усмехнулся Шубин. – Были времена. Чего один Клим Подкова стоил!

Оба понимающе улыбнулись друг другу.

Х        Х        Х

…В бригаде десантных кораблей Черноморского флота в 90-х украинизация проходила весьма своеобразно. Из Львова в окружении журналистов прикатил политкомиссар Клим Подкова (в недавнем прошлом передовой пасечник), который доходчиво объяснил собранным офицерам бригады, что все великие личности в истории человечества были исключительно украинцами. Особенно Шубину запомнился Ной, как первый моряк-украинец и Иисус, который, оказывается, родился в Галичине. При этом Подкова не был голословен – он аргументировал:

— Якщо кращі генії людства — українці, значить наш флот найкращий! Україна це ваша матка, а ви її дітки-бджоли!

Присутствующие, слушая рассказы Подковы, чесали затылки, однако записываться в ряды последователей Ноя не торопились.

Подкова меж тем неистовствовал:

— Хто прийме українську присягу того на небесах чекатимуть райські кущі, а хто залишиться в російському флоті, того чорти будуть смажити на сковорідці!

— А гурии будут? – иронично поинтересовались из задних рядов.

Подкова подвоха не понял. Прищурив глаз, он оценил текущую ситуацию в райских кущах, а затем клятвенно ударил себя кулаком в грудь:

— І гурії будуть і інші всякі різні, тільки підпишіть текст присяги!

После чего, вздохнув, добавил ритуальное:

— Росія — це Мордор, Україна — це Європа!

Вечером Подкова отметился в кабаке «Пир Духа» в компании местной певицы Розы Кривопучко, по прозвищу «Доска почета», т.к. на ней в разное время побывали многие лучшие люди флота. Пела Роза не очень, зато даже очень выделялась большой возбуждающей грудью. Подкова был нетрезв, плясал гопак, кричал о соборности незалежной и, подпрыгивая от нетерпения, отказывался идти в туалет, требуя, чтобы тот немедленно переименовали в «требник». Закончилось все трагически – Роза Подкову кинула, умчавшись в ночь с подвернувшимся лейтенантом, а политкомиссар, проиграв битву за «требник», «рясно обмочився». На этом агитация в военно-морские силы Украины на бригаде собственно и закончилась. На следующий день, не попрощавшись, Клим Подкова убыл во Львов.