ЯЛЫННЫЙ ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ
Родился: в 1939 году в городе Шостка Сумской области Украинской ССР.
Работал: аппаратчиком, бригадиром, мастером на заводах в Каменске Ростовской области, в Казани, в Шостке; капитаном БСС-352 в/ч 09723.
Служил:
Срочную (1958-1961) в 10-ом отдельном учебном отряде морских специалистов погранвойск КГБ (учеником-матросом); на погранично-сторожевом корабле «Хрусталь» 22-го Отдельного Дивизиона сторожевых кораблей погранвойск КГБ на Тихоокеанском флоте (командир отделения рулевых, старшина Iстатьи);
В Советской армии и ВМФ:
1969-1970 г.г. –слушатель 64-х курсов политсостава (старший лейтенант);
1970-1971 г.г. –войсковые части 55718 и 13226, заместитель командира роты по политчасти (старший лейтенант);
1971-1989 г.г. – Краснознамённый Тихоокеанский Флот, заместитель командира по политчасти различных войсковых частей, заместитель командира боевой части. Закончил службу капитаном 1 ранга.
Проживает на острове Русском.
Женат. Имеет дочь, двух внуков и одного правнука.
В восьмом классе у нас появилась новенькая. Очень фигуристая для того возраста Леночка Ялынная вписалась в нашу островную школьную братию как-то естественно быстро. На это были две причины. Лена привыкла к переездам. Мы привыкли к новеньким. Многие военные пребывали на острове временно. Через год-два их переводили в другие соединения и гарнизоны. К нам заезжали очередные семьи с новыми мальчиками и девочками.
Однажды в школе появился и новый папа. Папа Лены. Наверно, он был с мамой. Но я её тогда не запомнила. Внимание привлёк статный морской офицер в красивой форме. С волной пышных тёмных волос, распахнутым серооким взглядом. Часто шутил. Мы иногда потом пересекались на автобусной остановке у пятнадцатой школы. Я выныривала из автобуса – он входил. Или наоборот
Лена мне нравилась. Она отличалась от массовки отсутствием ряда девчачьих черт. В ней не было зависти, глуповатости, склонности к дружбам исключительно с девочкой по парте.
Как-то, гуляя, мы добрели до её дома, Зелёная-1, поднялись в квартиру. Там, почему-то, смотрели альбомы. Семейные. Мама, видимо, была на работе, а папа…Папа не должен был появиться. Вернее, никто не знал, когда он появится.
Школьные годы пролетели. Впрочем, другие тоже…
В девятостых, заезжая у маяка Токаревского на баржу на своей старенькой «королле», увидела в рубке Владимира Александровича. Седую шевелюру, морскую тельняшку на крутой широкой груди. Он махнул рукой. Я – в ответ. Заехала последней, протиснувшись в узость между бортом и джипом. Аппарель приподнялась. Баржа, подрагивая, двинулась в сторону Русского острова. Море плескалось почти у глаз. За спиной ерзали от радости мои маленькие сыновья.
В канале капитан сбавил ход, и снова рванул, как только миновали Святую Елену.
Минут через пятнадцать баржа и остров уткнулись друг в друга, запела лебёдка, аппарель неспешно легла на желтовато-коричневый грунт. «Королла», порыкивая, выползла на берег, скрылась в серпантинах дорог. Баржа до позднего вечера трудилась на переправе.
И всё же… наши беседы должны были состояться. Я должна была узнать, что Владимир Александрович Ялынный родился на Украине, что исчезал он надолго в дальних военно-морских походах, что, повидав практически весь мир, однажды остался на Русском острове навсегда.
2
На предвоенной фотографии он стоит годовалый, утопая в цветах отчего сада в украинском городе Шостка, зажав в кулачке какое-то лакомство. Малыша почти не видно в зарослях. Он очень серьёзен. Его отец Александр Васильевич Ялынный давно воюет на финской. Дед по отцу, Василий Степанович, плотничает да столярничает. Володя помнит дедову мастерскую в сарае, где много разного инструмента, который можно потрогать и даже подержать. Худощавый, с бородкой, дед чем-то походил на «всесоюзного старосту» Михаила Калинина. На хозяйстве в доме – мама Евдокия Гавриловна (Овдиенко) и мамина мама Евдокия Демидовна.
В мае 1941-го Володе исполнится два года. Сестрёнка Валя на полтора годочка старше. В том же дворе бегает соседская девочка Лида Кононенко.
…Вскоре по саду пройдёт немецкий танк. Упрётся в яблоню. Ещё одну яблоньку спилят, чтобы накрыть тот танк понадёжней.
Семья станет жить в погребе. Целых два года. До прихода наших. В хате поселится экипаж танка.
…Однажды скучающие оккупанты будут разворачивать на лавочке во дворе цветные скрипучие фантики, жевать конфеты, когда из погреба с опаской и любопытством выглянут три детских головы. В сторону голов полетят сладкие огрызки. На них, как щенки, бросятся голодные дети. Немцы засмеются. Громко. Володя запомнит этот смех навсегда.
В соседской семье, в домике за невысоким забором, огород к огороду, появится местный полицай. Младший из братьев – Николай Кононенко, отец Лиды.
Старший, Анастасий, напишет в местную управу донос на соседей. Якобы отец Володи – партизан – ездит по ночам из лесов к матери на велосипеде. За это полагался расстрел.
В прежней, довоенной, жизни у соседей случались с Анастасием стычки: то курицу соседскую покалечит, то мусор в огород подбросит… Недолюбливали его соседи, да и в семье относились недоверчиво. Вот за эту нелюбовь и решил он свести счёты – подходящее времечко пришло.
Подъехали к дому полицаи на лошади с телегой. Семью – на выход. На разбирательство перед расстрелом. Бабку, деда, мать. И Володя с Валюшкой бок о бок примостились. Володе на телеге нравится. Он никогда так не ездил. Высоко, болтая ножками, на виду у округи.
Расстреливали немцы жителей на территории химико-технологического техникума. Пулемёт стоял на втором этаже. Прямо у здания вырыта яма… Последних закопали в 1943-м ещё живыми.
В кабинете комендант протянул матери донос. Прочитала. Щёки побледнели, кулаки сжались:
– Да вы шо! Муж воюет с тридцать девятого года, с финской. Какие партизаны!..
Отпустили. Но с обыском пришли. И отыскали шинельку отцовскую, которую дед по излишней бережливости припрятал в схроне меж двумя стенками в доме. Аккуратно висела шинелька-то, на гвозде, с расправленными в стороны рукавами. Из-за неё опять повезли на расстрел…
Вмешался Николай, тот, что полицаем был.
– Да не может быть! Я же рядом, по-соседству. Ни разу не видел и не слышал.
Долго заступался…Так убедительно, что отпустили опять. А был тот Николай с партизанами связан. Да не знал никто до поры. Деду же влетело от бабки по полной программе. Старым дураком назвала, кипятка на ужин не подала. Так что утих дед, поумнел. А в сторону Анастасия стали смотреть злобно.
…Простояли фрицы в Шостке до Пасхи 1943 года, до 25 апреля. Накануне наши с самолётов разбросали листовки и отбомбились по бензохранилищу на стадионе. Правда, по бочкам с бензином тогда не попали – две огромных воронки образовались недалеко от стадиона. Долго потом зарастали – Володя помнит, как прятались в них с Валюшкой, как густели те заросли, пока они с сестрёнкой вырастали.
А листовки местные прочитали:
Не пеките пирогов
И не тратьте тесто –
Двадцать пятого числа
Не найдёте места…
Немчура засобиралась. Четырёхлетний Вовка из кустов наблюдал, как грузят оккупанты бочки с бензином.
Бежали они от наших, как черти от ладана… А Вовка помнит эту Светлую Пасху по сей день…
Следом вошли наши. В доме поселился командир части, майор по фамилии Пехота. Мальчишеской радости не было конца. На мотоцикле с коляской катал. Однажды на ходу с Вовкиной головы сдуло кепчонку. И радость сдуло – отругают, ведь, дома. Но майор, увидев такое дело, сделал разворот и красиво тормознул рядом с кепкой. Вовка чуть не заплакал.
В мае сорок пятого пришла газета «Пионерская правда». Мать выписывала. Дети вовсю читали, научившись одновременно. Праздничная была газета, вся красненькая, как вспоминает до сих пор Владимир Александрович. Кинулись они к газетёнке – каждый первым хотел прочитать про Победу, да и разорвали пополам. Будто судьбу общую разорвали…Но тогда эта Победа была у них одна на двоих.
3
В послевоенные годы, Володя, можно сказать, – уже мужичок.
По просьбе набожной и безграмотной бабушки читал на старославянском Часослов. Сам, правда, ничего не понимал. И бабушка тоже. Но слушать любила.
В тёплое время с дружком Алькой уходили на несколько дней к реке, в сторону села Гамалеевка. Строили там шалаш. Ловили в реке рыбу и раков. Семья не искала – знали, речка подкормит…
В Гамалеевке жители держали гусей. Паслись птицы самостоятельно. Плавая по реке, делали в траве кладки и по весне выводили гусят. Возвращались с подросшими выводками. Друзья караулили добычу в узком месте реки. Володя, как старший, бросался в воду, хватал гуся за шею, сворачивал ему голову. Тащили к яме у шалаша. Обваляв вместе с перьями в прибрежной глине, клали в яму и присыпали слоем земли, поверх которого разводили огонь. Дровишек хватало, костёр курился до утра. А наутро, когда желудки вовсю урчали, доставали из ямы твёрдый глиняный комок, легко раскалывали. Из-под перьев, которые отваливались с глиной, белело свежее пахучее гусиное мясо. Соли не было. Но жизнь становилась радостной, сытной. Из листочков, что под рукой, мальчишки сворачивали цигарки-самокрутки, и, подражая мужикам, пускали клубы дыма.
Бывало и выпивали… Как мужики. Когда приезжал в город старьёвщик, они бежали за телегой. Старьёвщик громко кричал: кости, тряпки! Сдавая подобранные в округе медь и кости, которые шли на желатин, друзья выменивали крючки и леску. Иногда на разницу получали копеечки. За 82 копейки покупали плодово-ягодное вино, за рубль – бутылку портвейна. Продавцы отпускали Вовке товар, поскольку привыкли: дед частенько посылал внучка за бутылочкой. Внук до сих пор помнит: после реформы 1947 года бутылка водки стоила 21 рубль 20 копеек. Сама бутылка – два рубля. Бутылочку с водкой дед хранил в кармане пиджака, надев поверх горла с пробкой маленький стаканчик. Перед обедом, как покличет бабушка, опрокидывал стаканчик с водкой и шёл к столу, где было уже накрыто. Володя следом втихаря принимал полстаканчика и садился рядом с дедом. После обеда, уместившись на одной кровати, оба быстро засыпали.
…Чтобы прокормиться, семья трудилась на огородах. С утра до самого позднего вечера. За забором в соседском саду частенько мелькал Анастасий. Он не оставил своих привычек и одним погожим днём, работая на участке, начал из-за забора раздражать Евдокию. Мать терпела не долго – схватила лопату, перелетела через забор и плашмя ударила соседа по хребту. С размаху. За всё. Володя счастлив. И Валя. И Люда тоже.
… После третьего класса сын начал проситься у матери в Нахимовское училище. Всё про него узнал. В это время отец лежал в госпитале, залечивал фронтовые раны.
– Дождёмся отца – порешаем, – отрезала Евдокия.
Ждать долго – следующий набор после седьмого класса. В утешение Володя выменял морскую бляху с ремнём. Носил, дожидаясь отца. Но вернувшийся из госпиталя фронтовик категорически отменил для сына судьбу военного.
По окончании семилетки пришлось поступать в химико-технологический техникум в Шостке. Одновременно записался в клуб ДОСААФ, выучил морской семафор, азбуку Морзе, освоил работу с фонарём, преуспел в гребле. Ходили они на лодках по реке.
А ещё Володя начитался книг о морских приключениях. Жюля Верна , Роберта Стивенсона… Всего, что можно было найти – прочитал, да не один раз.
Но по окончании техникума в 1953 году отправился по распределению совсем не в сторону моря – В Каменск-Шахтинский Ростовской области на производство взрывчатых веществ.
Многие подорвались на том производстве. И было страшно. Но человек не может бояться всегда. Володя приобрёл профессиональную твёрдость в руках и привычку непрерывно осознавать каждое своё движение.
4
Но как только стукнуло восемнадцать – рванул в военкомат, стал проситься на флот. Направили в Анапу в морской пограничный учебный отряд, в класс рулевых. Командир роты, увидев навыки матроса в семафорной азбуке и работе с фонарём, освободил от ночных учений. Поручил стенгазету, плакаты и прочую наглядную агитацию. По окончании учёбы предложил остаться инструктором, командиром взвода в отряде.
– Не-е-е. Мне на флот надо, – заартачился новобранец.
– Ну смотри. Пошлю тебя… где сам служил.
– Это куда?
– Узнаешь.
И послал. Когда всех морячков уже разобрали, пришли за последними. Построили человек пятнадцать и повезли. А куда – не сказали. Через пару недель матрос Владимир Ялынный стоял на причале Владивостока у борта знаменитого морского лайнера «Советский Союз», который увёз его на Камчатку. В бухте Солёное озеро, на ПСКР «Хрусталь» пролетела срочная служба (1958-1961). Море осталось в воспоминаниях.
Старшина первой статьи, отличник ВМФ, молодой коммунист вернулся к нецелованной невесте Вере в Каменск-Шахтинский и сразу повёз её в Шостку, к родителям. А те, как оказалось, тоже подыскали сыну невесту. Ситуация вышла неудобная. Но жених как отрезал – повёл в ЗАГС Веру, сочинил историю про предстоящий на завтра боевой поход, зазвал с улицы свидетелей, и, не успев купить кольца, расписался. Да тут же уехал с молодой женой в Казань, к её матери. Тёща не обрадовалась. Не такого зятя ждала. Хотела состоятельного… Но зять подарил ей внучку – будущую мою одноклассницу. С такими же кудряшками, как у матери.
Тем не менее, проситься на флот в военкомате не перестал. Работы менял одну за другой, мечта оставалась. И была она не только за туманами, но и за многими другими жизненными обстоятельствами.
Сначала направили на 64-е курсы политсостава в эстонский Ягель, оттуда – в Казахстан на Балхаш. Переехал с семьёй. Красивое озеро. Большое. Но ему нужен океан… Снова письма в военкомат, в политуправление.
И достучался-таки. В 1971 году направили на Тихоокеанский флот, в Совгавань. Правда, на береговую батарею…
Не нужен ему берег. Корабли подавай.
Подали корабль. Эсминец «Вдумчивый». Но эсминец встаёт на ремонт! И срок того ремонта ни кому не ведом. Ялынный – снова в политуправление.
И наконец, Промысловка! 1973-й год. БПК «Способный». Не успел ни поселиться, ни встретить семью – по боевой тревоге отправили в Индийский океан к Филиппинским островам. Это был его первый дальний поход, который длился четырнадцать месяцев.
Следом, вскоре, – второй…
По возвращении, в 1975-м, командировали на остров Русский в 22-й десантный дивизион на БДК «Сергей Лазо». Дали квартиру. Семью перевёз в 1976-м. Сослуживцы сочувствовали, недоумевали.
– За что тебя на остров?..
Не знали флотские товарищи, что когда-то давно в Шостке сосед Анатолий Кононенко (сын Николая), рассказал соседскому мальчишке Вовке про свою службу на Русском острове. Мальчишка с восторгом разглядывал из-за забора якорёк на фуражке служивого, когда тот работал в ней на огороде, прикрываясь от солнца. Фуражка та называлась мичманкой. Однажды Володя спросил:
– А какой он, остров-то?
– Да, маленький кусочек земли, окружённый туманом, – ответил сосед, ковыряя картофель.
Володя затаил этот образ в сердце и неосознанно, всей жизнью приближал встречу…
…Боевые походы следовали потом один за другим. До 1989 года. Всего их было десять. Чем дольше они длились, тем родней становился маленький Русский остров, который не смогли затмить никакие другие острова, увиденные за жизнь. А видел он, ой как немало…
5
Я пытала его про боевые походы, хотела представить суровые флотские будни, вахты, тревоги. Да не тут-то было…
С большим желанием и яркими подробностями рассказывал Владимир Александрович о своих подводных приключениях и очень сдержанно приоткрывал тайны внештатных флотских ситуаций.
Попросила вспомнить самый яркий поход. Он вспомнил: черепахи, мурены, осьминоги, акулы… Это было его последнее дальнее плавание.
После десятилетнего ремонта в Калининграде во Владивосток перегоняли корабль «Иван Рогов». Дело для военных простое. А моря по пути экзотические. Тёплые, очень разнообразно населённые всякой морской живностью. Миновали Средиземное море, Красное, подошли к острову Сокотра в Индийском океане. Для планового осмотра, ремонта корабля и отдыха экипажа.
Из штаба флота во Владивостоке поступает команда: провести учебные артиллерийские стрельбы. Задали квадрат.
Заядлый любитель многочасового подводного плаванья Ялынный, он же заместитель командира походного штаба, чуя последнюю возможность обследовать группу незаселённых экзотических островов и «накосить» заодно для подарков красивых раковин, просит у старшего перехода оставить его на катере вблизи Сокотры с несколькими членами экипажа. Пока корабль пройдёт в заданный квадрат и проведёт стрельбы. Командир даёт добро, запросив разрешение штаба.
На воду спускается катер. Шестеро отправляются к ближайшей каменной гряде. Корабль с морской пехотой, танками и авиацией направляется в квадрат учений.
Волна играет маломерным судёнышком: поднимает метров на шесть, опускает. Под ними – двадцать метров прозрачной океанической лимфы. Кажется, протяни руку – коснёшься дна. Меж подводными рифами лежат скаты, кораллы, песок, трава…
Подошли к скалам. Владимир Александрович, как старший в группе, идёт на разведку, заныривает. Как всегда, в маске с трубкой и ластах. Моллюски каури сплошь облепили подводные камни. От старшего – команда: нырять! Все ныряют, а он поглядывает, ждёт, когда наполнятся сумки. Ага, готово. Всем на катер! Подплывают. Одно неловкое движение, и прапорщик роняет противогазную сумку полную раковин. Сумка быстро исчезает в глубинах и становится неразличимой среди донной жизни. Пошли на выручку, поплыли цепью, пытаясь разглядеть пёстрое дно. Вдруг кто-то узрел! Ныряет. С полпути возвращается – как- никак двадцать метров глубины. Нанырялись все. И только потом пошёл старший. И достал. С одного заплыва. У него давний супер авторитет. Когда никому нельзя – ему можно.
Однажды он добирался вплавь с острова Попова на остров Русский к себе «домой» на корабль в бухту Иванцева…Подробностей не рассказал.
В этот раз у Сокотры долго наблюдал за одним уступом. Уступ торчал из воды метров на пятнадцать, имел на вершине маленькую седловину, как раз, чтобы уместиться одному человечку. Моряк подметил: волна с хорошей периодичностью подползает к вершине. Дух авантюризма толкнул его в подоспевший гребень, и наш герой оказался-таки на вершине, откуда победно лицезрел окрестности. Вернулся он, согласно предварительным расчётам – с очередной подкатившей волной.
Ныряя однажды, в глубинах Красного моря, набрёл на огромную черепаху, которая мирно паслась под крутым берегом. Черепаха для моряков – это отменный суп. Зайдя со спины, ухватил края панциря, присел на колени, потянул панцирь вверх. Бедолага поняла – рванула на поверхность, мощно загребая лапами. Наездник направил животное к катеру. Так и доплыли. И увезли добычу на корабль.
На черепахе потом катались… По палубе корабля. А ночью катался доктор. По танковому шлюзу между танков. В глазах черепахи заблестели слёзы. Доктор не выдержал. Отпустил пленницу через аппарель.
Наутро просил у Саныча прощения. Мол, отпустил добычу. Владимир Александрович не осерчал. Будет у них ещё не один черепаший суп. А слёзы у черепах всегда появляются на суше. Не ведал доктор. Но по мне так и, слава богу…
Бывали и другие встречи в морских глубинах. Акула ходила кругами, когда стрельнул вблизи акулёнка. Мешал акулёнок разглядывать под водой красоты, тёрся рядом. Вот и пугнул. Но мамаша объявилась тут же.
Огромный осьминог из расщелины неожиданно напал на пловца. Ухватил руку в перчатке щупальцами. Когда пловец попытался отбиться ластой, ласта тоже была захвачена. Вынув руку из перчатки и отдав ласту, Владимир Александрович удалился. Потом вернулся, обнаружив изъятое в остатках чернильного облака.
Под водой увидел пещеру. Решил исследовать. Сунулся внутрь, в сужении обнаружил под собой ската…Развернуться уже не смог. Пошёл насквозь. Держался чуть выше, надеялся на скорый выход. Впереди забрезжил свет.
6
После таких рассказов вполне можно думать: морской офицер Владимир Ялынный как-то излишне склонен к авантюризму, обладает паталогическим бесстрашием и в походы дальние уходил исключительно ради одной цели: наплаваться в маске и ластах в экзотических морях среди экзотических животных.
Это его приём, манера подачи квинтэссенции минувшей жизни – через призму православной души, по принципу – не выпячивайся. Я бы сказала, с умалением, с шуткой, мол, ничего особого не делал – просто защищал Родину.
Ну и не надо. Заглянем в документы, спросим у близких.
Ещё со срочной – сплошные благодарности в учётной карточке матроса. За примерное отношение к учёбе и службе. В учётной карточке коммуниста (трудовых книжек у военнослужащих не ведут) – перечислены награды. Их много. За воинскую доблесть, за безупречную службу, медали «Маршал Советского Союза Жуков», «Адмирал флота Советского Союза Кузнецов», памятный нагрудный знак «Ветеран соединения десантных кораблей ТОФ»…Среди наград – медаль «За боевые заслуги».
…Дочь Лена и будущий зять Саша Подосинников ждали его на свадьбу. Он сошёл с корабля, отплясал, пожелал молодым счастья и на следующий день сдался военному госпиталю в посёлке Шигино на острове Русский. Беспокоила правая рука.
По словам зятя, госпиталь, затем санаторий были традиционным завершением дальних походов тестя до самой его демобилизации. Как военный военному Владимир Александрович успел рассказать Саше многое, по свежей ещё памяти. Саша заключил: в походах тесть совершал подвиги. Именно так. И процитировал кого-то: «Подвиг в мирное время – чья-то преступная халатность». Халатности, видимо, хватало.
В одном из походов произошло ЧП. На советской военной базе у берегов государства N десантный корабль потерял управление, выброшен штормом на берег, завален на один борт. Решено: завести под корабль лини со второго, стоящего рядом БДК, закрепить, стянуть в море. Линимёта оказалось, недостаточно, тросы короткие, концы нужно наращивать. Волна безжалостно бьёт в борт.
Ялынный вызвался сам. Обмотался тросом, поплыл к кораблю. Полосы прибоя было не миновать. Волна швырнула его на камни. Резкая боль в плече… Но задачу выполнил. Подхваченный тросами, БДК медленно сползал с мели. Командир базы счастлив.
Инцидент канул в Лету, даже не всплыв на поверхность истории. Ялынный пытался перетерпеть боль. Она и вправду как-то утихла. Но было ясно – что-то с рукой не так.
…Он явился в госпиталь к ведущему тогда хирургу Виктору Смалею. Хирург знал не только о травмах, о раздробленных в шторм коленках, когда висел на шторм-трапе … – он давно был другом. Осмотрев повисшую руку, заключил: не правильно срослась ключица, надо ломать. А потом собирать заново.
Ассистировал хирург Виктор Шатковский. Пока Шатковский искал по чердакам долото и ножовку, драил и обезжиривал «инструменты», Смалей и Ялынный беседовали о жизни…Хирург разрешил себе и другу по 200 «спасительных» грамм в день накануне операции.
Наутро Смалей был трезв и строг. Появился в палате с тележкой.
– Ложись.
– Да я сам…
– Ложись!
Пришлось прилечь, высмотреть потолки и стены по дороге в операционную.
Высокий нарколог-практикант, лейтенант с Камчатки вколол в вену наркоз.
– Ну как? – спросил через положенное время.
– Нормально, – внятно ответил больной.
Нарколог вздрогнул, поднял глаза на Смалея:
– Я дал тройную дозу.
– Кати ещё. Ему можно.
Засыпая, Ялынный ощутил щипок в живот. Сил хватило на «ты чего…» Где-то уже далеко едва слышалось: доходит.
Ломали, пилили, сверлили… Вставляли штыри. Говорят, он рычал и матерился.
Глаза открыл к обеду, увидел над собой дежурного матроса.
– Дай водички.
– Нельзя.
– Дай.
– Нельзя.
– Да пошёл ты…
Сел на кровати, вставил ноги в тапочки, побрёл в коридор. Незаметно ускользнул на улицу, до соседнего здания минёров. Там работала жена Вера. У неё обеденный перерыв. Он очень хотел курить.
Увидев слабого, в бинтах с подтёками крови мужа Вера ужаснулась. Он затребовал сигарету. Затянулся.
– Тебе нельзя.
– Можно.
Голова пошла кругом, и он послушался, медленно побрёл в палату. В палате Смалей разносил дневального, упустившего неадекватного после наркоза больного.
Заживал больной быстро. Наутро следующего дня разрешили пить. К вечеру – выпивать. С хирургом. Немножко.
Через три дня ехали вместе на рейсовом автобусе – жили на одной улице. Зелёной. Через десять дней пациент был здоров окончательно.
Хирурги Смалей и Шатковский пользовались уважением гражданского и военного контингента острова. У моих друзей есть про них разные интересные истории. Мне это дорого. Ведь Виктор Смалей – двоюродный брат моего мужа. А Виктор Шатковский – родной брат моей невестки.
7
Во Вьетнаме случилась история, которую Владимир Ялынный не сможет забыть никогда. 1972 год. Камрань. Ялынный – заместитель командира бригады.
Советский флот появился в Камрани после ухода оттуда американцев. В жарком воздухе ещё стоял дух чужого флота и чужой жизни. На огромном американском пирсе валялись снаряды, винтовки, колючая проволока, плавилась смола. Пирс мог принимать маленькие корабли и огромные авианосцы. Палуба поднималась и опускалась гидравлическим механизмом. Вертикальный трап был не нужен. Правда, со временем гидравлика стала выходить из строя.
Их БДК подошёл к пирсу. Пришвартовались.
Вскоре состоялась встреча. Официальная, но тёплая. С командиром 5-го военно-морского района Вьетнама Чин Чао. Молодой обаятельный, хорошо знавший русский язык Чин Чао был героем Вьетнама. Нетипично крепкий для вьетнамца он выглядел как типичный боевой пловец. Встретились, пообщались, сдружились.
Бригада начала обживаться. На территории навели порядок, прибрались. Вскоре подошла плавбаза подводных лодок, корабли из Владивостока. Создали пункт МТО, пункт авиационного наблюдения за вьетнамской акваторией, переделали под свои самолёты бывший американский аэродром. База получилась мощной. На ней отстаивались корабли, идущие из Владивостока. А также во Владивосток.
Каждый раз по прибытии наших на базу вьетнамская сторона устраивала застолье. В благодарность советским морякам. Бедное после войны государство выделяло на это деньги. Встречи были хлебосольными. На базе имелось специальное помещение для банкетов.
В тот день собралось человек тридцать. Молодых морских офицеров. Вьетнамских и советских. Переводчики были не нужны.
У них традиция – старший по званию за столом говорит тост. Длинный. Чин по чину: за дружбу флотов, народов… дальше по протоколу. Нужно слушать и держать рюмки. А после говоривший идёт по кругу, целует каждого гостя. Гость выпивает.
Владимир Александрович традиции не знал. Сразу после тоста опрокинул рюмку. И растерялся… Поцелуй постепенно и неминуемо приближался в его сторону. Он закрутил головой. Его заметила молодая вся в белом вьетнамка, стоявшая у входа. Подбежала. Наполнила рюмку. Он улыбнулся в её черные глаза благодарный за спасение. Она – в ответ. Заметил – красивая, почти девочка, удивительно высокая для вьетнамки.
Тосты продолжились. Истощились. Наконец, все попрощались.
Через несколько дней корабли ушли на задание.
По возвращении – снова банкет. Владимир Александрович высматривает ту, высокую, черноглазую вьетнамочку. Не видит её в зале.
Пытает Чинь Чао: где…?
– Отправили в Ханой.
– Зачем?
– Да, не хочу тебе говорить…
– Ну зачем?…
– Расстреляли.
– За что?! – округлил глаза Владимир Александрович.
– Переглядывалась с тобой. Переглядываться с иностранным офицером у нас нельзя. Американцы испортили наших женщин, живущих на юге. Сделали из них проституток. Сайгон – город развратных девушек. Для служивых женщин – ни взгляда, ни улыбки…
Вьетнамец говорил спокойно, без жалости.
Русский стоял как вкопанный. Он не забудет эту девушку.
Ни-ко-гда.
«Жестокие они. Азиаты, – скажет в конце истории Владимир Александрович. – Не знаю, может, американцы их озлобили. Но у них и традиции жестокие. Чтобы запечь в подарок русским морякам традиционного поросёнка, сажают живого в мешок, подвешивают и забивают палками. Визг стоит на весь берег. Это мясо считается особо вкусным. И врага не пожалеют. Как мы жалеем. Сентиментальнее и добрее русских нет никого. Во всём мире».
8
В одном из походов был «самострел». Матрос Еремейчиков. После фуршета с европейскими послами и их жёнами в Йемене. Все разошлись, а он стрельнул. Правда, не дострелился. Зато комиссовали.
В Порт-Луи на Маврикии советского моряка Володю водил по кладбищу командующий маврикийским флотом. Показывал русскому брату могилы предков. Очень гордился. Вот дед, вот прадед… Они пираты… Маврикийский флот состоял тогда из французского тральщика 1900-го года, французского артиллерийского катера и буксира. После экскурсии русским устроили почётный приём. На флагманском корабле – на тральщике. Все говорили по-русски.
У острова Дахлак в нашем гарнизоне утонул буксир. Через аппарель БДК выпустили два танка. Ялынный опять заводил концы, ныряя с командиром походного штаба. Опять тащили.
Через месяц у тех же берегов на глубине 20-ти метров утонула баржа. Шесть аквалангистов крепили к барже якорные цепи БДК, отклепав якоря.
Я задаю вопрос:
– Владимир Александрович, как вы оцениваете возможности советского флота во времена своей службы?
Мне в ответ:
– Отличный был флот по тем временам. Командование быстро реагировало на все нужды. В океанах было спокойно. Пираты боялись появляться на нашем пути. Не уверен, что после развала Советского Союза командующий маврикийским флотом не стал пиратом, не прикупил себе судно.
9
К событиям на родной Украине Ялынный относится с болью.
В 2015 году сорвался в Киев. Заболела душа о сестре Вале. В Киев Валя уехала молоденькой, разведясь с первым мужем. В двухтысячном схоронила второго и осталась одна под приглядом какой-то конторы, которая сначала ухаживает, потом хоронит…
Пока добирался, вспоминал, как в сорок пятом разорвали с сестрёнкой «Пионерскую правду», как бегали по зарастающим вишняком и малиной воронкам, как болели за своих маршалов: Валя за Рокосовского, Володя – за Жукова, у кого будет больше орденов Героя Советского Союза. Володя с Жуковым победили. А ещё он читал её букварь, тянулся за старшей сестрёнкой. У них одна школа. Одни и те же учителя.
В Киеве Валя вышла замуж за Славу Водяного. Он оказался бандеровцем. Всю жизнь сворачивал жене мозги. Не знал этого брат. Много раз приезжал в гости. Слава ему улыбался. После смерти мужа Валя призналась: «Знал бы ты, как он тебя ненавидел…»
Брат хотел объяснить сестре многое.
– Валя, ну как же ты не видишь, что творится на Донбассе?
– Да там одни пьяницы.
– Валя, там шахтёры воюют.
– Мне женщины на Днепре всю правду рассказали, когда мы гуляли.
– Валя, я так не могу…
Собрался и уехал.
Потом приехал опять. Разговоры об Украине приводили к раздорам. За тридцать лет получилась новая Валя – словно не было мамы с отцом, школы, учителей. Не было одной на всех Победы. Храмов, колокольных звонов. А всё-таки жалко – сестрёнка…
Стал звать во Владивосток, на остров. Старость коротать рядышком. Квартира-то у него двухкомнатная. На Подножье на красивой горе стоит дом. Над морем.
– Я Киев люблю, – отвечала Валя.
Она не была ни в каких городах кроме Шостки, Казани и Киева. Не знала, что можно любить что-то ещё. И зачем-то произнесла:
– Я не люблю Дальний Восток.
Он задумался: как можно не любить то, чего никогда не видел…
Она осталась одна, её разбил инсульт. Потом её ограбили. Потом она умерла. Это случилось в 2022-м.
А в 2015-м он ещё надеялся. Последний раз ехал за ней.
Поезд Москва – Киев остановился в Брянске. Потом был Звенигород. Там украинская таможня.
В купе зашли двое.
– Ну что, москаль…
– Я не москаль, я русский, – хотя вполне мог назваться украинцем. В его комсомольском билете так и написано – украинец. Язык знал, родился на Украине.
– Дывись Петро, яки говорливы…
Они задирались. Они с оружием. Он молчал.
Но наконец, не выдержал.
– Документы отдай…,– резко дёрнул за руку одного, рванул и тут же придавил им второго. Схватил сумку, задраил дверь, сойдя с поезда, направился в город. Через 7 минут подвернулось такси: «Поехали, браток, в Брянск». И уехал.
– А как же эти двое? – спросила я. – Убить могли…
– Не могли. Они отдыхали… Без сознания, – спокойно и тихо выдохнул Владимир Александрович.
– Вы применили приём?..
– Конечно. У одного сломана рука и челюсть, у другого свёрнута шея. Ни говорить, ни стрелять, ни бежать они не могли. И я не бежал…
– А в Шостку на родину тянет?
– Не тянет. С тех пор, как снесли наш квартал и дом. И разровняли наши воронки.
***
Я звоню, напоминаю о презентации. Он отвечает:
– Готовлюсь. Глажу шнурки.
Презентуется почти шедевр. Про яхты, море и мужскую дружбу. Автор Владимир Гаманов написал прекрасную книгу «Жизнь под парусом». На презентации, к великому моему удивлению, Владимир Александрович поднимается и говорит:
– Мне нравится всё. Кроме одного: в книге нет женщин. Это не правдоподобно. В жизни-то они есть.
И прав!
Он потерял Веру. Через много лет нашёл в Брянске Надежду. Наденьку. Привёз её в свои туманы.
Они всегда рядом.
