В 1911 году с дозволения государя императора Николая II в Крыму начал сниматься фильм об обороне Севастополя.

За первую в мире батальную полнометражную картину взялись предприниматель А.Ханжонков и режиссер В. Гончаров. Фильм снимали трудно, с приключениями, но результат превзошел все ожидания. Картина очень понравилась царю. Истории, связанные с созданием этого фильма, вплетены в реальные события героической обороны Севастополя 1854–55 гг. Оборона длилась 349 дней. На защиту города встали все – от адмирала до «девочек» из борделя. Русским пришлось пережить гибель флота, нерадивость военачальников и  бомбардировки, разрушившие Севастополь практически  до основания…

1 сентября 1854 года грозная армада неприятельских кораблей подошла к берегам Крыма. Роковая ошибка была в том, что наши военачальники в высадку противника упорно не верили, а противник – союзные войска Англии, Франции и Турции – высадились в районе Евпатории и двинулись на Севастополь. Остановить их русские войска не смогли. В сражении на реке Альма наша армия потерпела поражение и отступила. Севастополь был брошен на произвол судьбы.

Солдаты, матросы, женщины и даже заключенные – все как могли готовились к встрече с неприятелем. Днем и ночью они строили укрепления. Чтобы закрыть неприятелю вход в бухту, пришлось затопить 7 кораблей. Для матросов и жителей города гибель судов Черноморского флота была страшной трагедией.

Союзники подошли к городу, но увидели грозные бастионы и на штурм не решились — они стали бомбить Севастополь. Более 50 тысяч снарядов обрушилось на крепость. В этот день был смертельно ранен вице-адмирал Корнилов. Он был одним из офицеров, на котором держалась оборона Севастополя. Много людей тогда погибло, но город все-таки выстоял.

Первая бомбардировка была 5 октября. Вообще, октябрь 1854 года стал для севастопольцев очень тяжелым испытанием. Два кровавых сражения — Балаклавское, потом Инкерманское – преимуществ ни одной из враждующих сторон не дали. Город оставался в блокаде. А через месяц главнокомандующий русской армией Меншиков готов был сдать Севастополь. «Пороха осталось на несколько дней», – сообщал он в столицу.

Прошел еще месяц. Порох так и не подвезли, но город держался. К концу ноября противник наладил доставку морем подкрепления и оружия. Для Севастополя началось новое испытание – ежедневная бомбардировка страшной разрушительной силы. И вдруг на поле сражения появилась группа женщин. Этот женский десант был первым в мире отрядом милосердия. Еще никогда ни в одной войне сестры милосердия участия не принимали, и что такое театр военных действий, они, конечно же, не знали. Первое ядро вызвало страшную панику. Одна из барышень, увидев падающее ядро, прикрылась зонтиком. Но война есть война, пришлось привыкать и к виду крови, и к ежеминутной опасности.

Жестокость и чудовищная нелепость этого зимнего стояния заключались в том, что войны вроде и не было, а людей косило сотнями. Солдаты ждали штурма. В любой момент они были готовы отразить атаку штыками в ближнем бою, стояли на бастионах скученно, поэтому всякое ядро находило свою жертву, и не одну.

Письмо из осажденного города: «Посылаю это письмо к вам, дорогие друзья, с курьерской почтой. Мы хотя и сидим в блокаде, но известия и письма получаем – и за то спасибо. На днях государь прислал в подарок нашей библиотеке семь прекрасных гравюр с изображением бомбардировки Севастополя. Мы видим все большее внимание к нам нашего монарха. Одно досадно: каждый день убавляются у нас флотские. За эти дни мы многих недосчитались. Нужно отдать справедливость неприятельским артиллеристам: стреляют превосходно. Было время напрактиковаться. Нам порядочно досталось, особенно от англичан. Бомбы их лопаются гораздо правильнее, нежели чем у французов. Так, одна английская бомба ударила сегодня прямо в команду солдат, шедшую заменить прислугу при орудиях. Убило 30 человек. Вы представить себе не можете, как нам надоело это положение».

Знаменитый хирург Николай Иванович Пирогов приехал в осажденный Севастополь в конце ноября. Помощь раненым была организована так отвратительно, что пришлось ему засучить рукава. В Пирогова верили, как в чудо. И действительно, он возвращал к жизни самых безнадежных. В то время ампутация была чуть ли не единственным спасением, и надо было видеть, как с нечеловеческой ловкостью Пирогов отрезал руки и ноги. Его так и прозвали – «резака».

Он один сделал пять тысяч операций, когда все остальные врачи – около 400. Это ему, Пирогову, принадлежала идея создать отряд сестер милосердия для лучшего ухода за ранеными. А еще хирург надеялся, что при дамах из высшего общества – сестры были в основном дворянского сословия – интенданты постыдятся воровать. И сестры милосердия не только выхаживали раненых, но и сохраняли солдатские пособия и наградные, следили за выдачей продуктов, белья и лекарств. Казнокрады присмирели. А то ведь дело дошло до того, что наживались на самом необходимом – корпию продавали противнику. Корпия – это нити, вырванные вручную из хлопчатобумажной ткани. Она заменяла вату и служила перевязочным материалом. И ваты, и перевязочного материла, и многого другого не хватало на этой войне, и считалось святым долгом в обществе помочь защитникам Севастополя. Все это большей частью разворовывалось или пропадало в российском бездорожье.

Бесконечное бомбометание так утомило защитников, что они придумали свой способ досаждать противнику – ночные атаки на вражеские позиции. Добровольцев, то есть охотников идти в самое пекло, находилось немало. Охотники появлялись внезапно во вражеских траншеях, выводили из строя пушки, брали оружие, пленных, забирали одеяла и все то, что могло пригодиться на этой войне.

В Севастополе ходило множество легенд о наших охотниках. Особенно много рассказов было про матроса Кошку. Однажды из английского лагеря выбежала верховая оседланная лошадь и побежала в сторону наших укреплений. Англичане – с одной стороны, наши – с другой стороны смотрят, что будет дальше. А она встала посередине – ни туда и ни сюда, как вкопанная. Кошка побежал к командиру батареи и говорит: «Ваше благородие, разрешите лошадь взять на абордаж?» Офицер не согласен. Кошка его уговаривает. В конце концов умолил офицера. А потом подошел к нашим солдатикам, сказал: «Братцы, вы в меня палите холостыми, а я побегу к лошади», — и побежал. Англичане видят, что человек бежит, свои по нему палят. Они же не знают, что холостыми, думают, что он дезертир, машут ему: «Иди сюда, иди сюда». А тот на лошадь вскочил. Пока англичане махали – за бруствером уже. Вот такой он был, Петр Маркович Кошка.

За три месяца противник понял: эта осада надолго. Основной лагерь англичан был в Балаклаве. Сохранились редчайшие снимки времен Крымской войны. Фотографию тогда только-только изобрели, и у англичан единственных был свой фотокорреспондент Роджер Фентон. Он приехал в Крым с огромным фургоном, в котором находилась целая фотолаборатория.

В 1854 году Балаклавская бухта была удобным защищенным местом. У нее был один, но существенный недостаток: слишком далеко от огневых позиций. Средней величины пушку приходилось целый день тащить на лошадях по разбитой дороге. Французы расположились в Камышовой бухте – гораздо ближе к линии осады и с большим комфортом. У них были театр, кафе. Говорят, искусные повара готовили деликатесы даже из крыс. Французы и к войне подготовились лучше, а для перевозки орудий нещадно гоняли турок. Но болезни и суровая зима не щадили никого – ни тех, ни других, ни третьих.

Армии стояли так близко друг от друга, что сторожевые посты могли не только разглядеть противника, но и запросто переговариваться с ним. Когда было очень холодно, то часовые объявляли негласное перемирие, вылезали из своих засад и прыгали, чтобы хоть как-то согреться.

На всех войнах две главные беды – голод и холод. И эта война тоже не была исключением. У каждого солдата был мешок, в котором было три пайки сухарей. Но как они могли насытить здорового мужика? Конечно, солдат голодал. А холод – 24 часа на мерзлой земле. И не спасало ничто: ни шинель, ни мундир. Еще стрелковый ранец так давил на спину, что его прозвали «чертов хребтолом». И одно было спасение – рогожа, мешковина. Вообще-то рогожа предназначалась для того, чтобы подстилать ее, а солдат придумал надевать на себя, как башлык.

Генрих Шлиман, известный всем по раскопкам Трои, одно время он был русским подданным – купцом первой гильдии, богатым человеком Петербурга. У него был феноменальный нюх на деньги. Во время Крымской войны он заработал их в огромном количестве, продавая индиго – краситель для мундиров. Потом он был поставщиком обмундирования для русской армии, и эта авантюра нам обошлась очень дорого. Все было сделано очень халтурно: от сапог отваливалась подошва, фляги протекали, мундиры расползались по швам. Эскиз к военной форме делал сам император Николай I. Он был фанатиком военного дела, но эта страсть не спасла армию от коррупции. Уже при Александре II Шлиман покинул Россию и вывез огромное состояние. Среди тотального воровства история Шлимана терялась, но император ее не забыл. И когда уже прославленный открыватель Трои обратился к Александру II с просьбой вернуться в Россию, тот написал на прошении: «Пусть приезжает. Повесим».

В то время войну в основном рисовали. Карандашный набросок был испытанным и самым быстрым способом запечатлеть события и героев сражений, поэтому император и командировал в Севастополь известного художника-баталиста Василия Тимма. Художник сделал массу зарисовок, но больше всего ему хотелось, как тогда говорили, «снять портрет» самого адмирала Нахимова. Позировать Нахимов отказался: мол, не время. И все-таки художнику удалось подкараулить адмирала в церкви. Тимм рисовал тайно, боялся, что адмирал заметит. Получилось, как будто Нахимов стоит на бруствере и наблюдает за сражением.

Художник против истины не погрешил: адмирал постоянно находился на передовой. Он гарцевал на лошади, сверкая золотыми эполетами, фуражка его была сдвинута на затылок, и непременно задраны панталоны. Часто во время боя он объезжал войска, награждал героев крестами, и, если кто-то пригибался под свистом картечи, Павел Степанович шутливо замечал: «Что это, батенька, вы мне кланяетесь?» Что удивительно, Нахимов был абсолютно равнодушен к знакам отличия, но адмиральских золотых эполет никогда не снимал. И, к сожалению, становился живой мишенью для врага. Своей отвагой Нахимов старался приободрить матросов, ежеминутно рискующих жизнью, ведь к концу обороны из 16 тысяч нахимовских моряков в живых осталось только 800.

Усиленное бомбардирование превращало стены бастионов в руины. Но уже на следующее утро наши укрепления стояли как ни в чем не бывало и делались даже мощнее. Эта способность русских за ночь подниматься из руин доводила противника до отчаяния. Один из английских военачальников сказал: «Если мы, англичане, не хотим, чтобы благодаря нам Севастополь превратился в неприступную крепость, то нам, англичанам, надо уходить отсюда».

Защита Севастополя была главной заботой начальника инженерного корпуса гарнизона Эдуарда Ивановича Тотлебена. Однажды, проверяя позиции, Тотлебен услышал подозрительный стук со стороны противника. Это его насторожило. Опасения подтвердились: французы не могли взять штурмом укрепления и стали делать подкопы, чтобы взорвать бастион.

Так началась подземная минная война. Под Севастополем появилась целая система подземных ходов. Саперы прорыли семь тысяч метров тоннелей. От недостатка кислорода гасли свечи, но люди продолжали копать. Работы прекращались только четыре раза в сутки на 15 минут, чтобы слухачи могли определить, где противник. Подземным хозяйством одного из бастионов руководил штабс-капитан Мельников. Он буквально не вылезал из-под земли, жил в специально сделанной для него комнате — за это его и прозвали «обер-крот». Мельников организовал 120 взрывов. Вражеские тоннели были разрушены, план неприятеля провалился.

Когда бомбардировки прекращались, наступало временное затишье, и вражеские стороны объявляли перемирие, чтобы вынести раненых, похоронить убитых. И вот тут начиналось настоящее братание. Офицеры неприятельских армий по-дружески угощали шампанским. Нашим солдатам переходили бутылки с ромом, а французы в ответ получали вместительные манерки с русской водкой. Парадоксы войны: во время короткого перемирия противники собирали на поле боя трупы и тут же пили за здоровье, нахваливали друг друга за храбрость, обменивались шапками, делились табачком. И невозможно было поверить, что завтра эти люди снова будут убивать друг друга.

Кольцо осады сжималось. В середине февраля французы сосредоточили основные силы в направлении Малахова кургана. Это была господствующая высота. Стоило ее занять, как неприятель получал огромное преимущество: отсюда можно было вести прицельный огонь и контролировать движение войск. Значит, надо было срочно оградить подступы к Малахову кургану, прикрыть его. На строительство нового укрепления был брошен Камчатский полк.

Две ночи подряд солдаты рубили каменистый грунт. Французы почему-то не реагировали, хотя долбить приходилось изо всех сил. В три часа ночи луна скрылась за тучи, стало темно, и вдруг появился дозорный: «Идут». Это были зуавы – африканские отборные части французской армии. Они с диким криком бросились в атаку. Нашим менять мотыги на ружья было некогда. Началась дьявольская бойня кирками, лопатами, кулаками. Наконец с большими потерями противник отступил на свои позиции. Тогда еще никто не знал, что это только начало, что безжалостная кровавая битва за Камчатский люнет продлится три месяца кряду, а городу предстоит держать оборону еще долгих полгода.

В столичных аристократических салонах войну обсуждали и большей частью осуждали, а император требовал решительного наступления. В первых числах февраля из Крыма сообщили об очередном поражении наших войск в Евпатории. Эта весть взбудоражила Петербург. Ни у кого уже не осталось сомнений, что это был окончательный провал политики Николая I. Когда-то Николай I помогал Европе подавлять восстания, но ему помочь никто не торопился. Наоборот, из-за угрозы нападения он был вынужден держать возле западных границ две трети армии, которые были так необходимы в Крыму.

Однажды два таинственных господина проникли в Гатчинский замок, где под строжайшим секретом хранилась точная модель севастопольской крепости. Они не только осмотрели, но и срисовали схему укреплений. Говорят, шпионаж и слишком откровенные разговоры в салонах сыграли свою роль. Союзники хорошо знали, что реально творится в Севастополе, это придавало им решимости и окончательно подорвало здоровье императора.

Николай I скончался 18 февраля 1855 года. На престол взошел Александр II. Вместо Меншикова главнокомандующим армией был назначен князь Горчаков. Но все эти перемены ничего для Севастополя не значили.

Весной в Крым прибыли французские резервы, а в Балаклаву – 15 тысяч итальянцев, солдат Сардинского корпуса. Теперь на одного русского солдата приходилось 10 солдат противника, а на одну нашу пушку – пять вражеских орудий. Неприятель усиленно бомбил город. Начиналась подготовка к штурму.

Несмотря на бедственное положение и долгие месяцы осады, Севастополь не был подвержен смятению. Под раскаты выстрелов с бульвара доносились звуки оркестра. Купцы сидели у лавок, а рядом с криком носилась детвора, дети играли в войну. Город производил странное впечатление. Смесь обычного быта и лагерной военной жизни настолько поразила участника обороны Льва Толстого, что в одном из своих «Севастопольских рассказов» он написал: «Вам непременно предстоит разочарование, ежели вы первый раз въезжаете в Севастополь. Напрасно вы будете искать хоть на одном лице следы растерянности или энтузиазма, готовности к смерти или решимости. Ничего этого нет. Но стоит попасть на бастионы или побывать в госпитале, и открывается возвышающее душу зрелище – молчаливое бессознательное величие и твердость духа». Севастополь, разрушенный, засыпанный ядрами, продолжал как ни в чем не бывало жить своей жизнью.

6 июня началась страшная бомбардировка города. Бомбы сыпались градом, сметая все на своем пути. Нахимов возглавлял оборону. Во время штурма он находился в самом центре опасности – на Малаховом кургане, а его матросы стали живым щитом Севастополя. Нахимов не кричал «Вперед!», он вел матросов за собой и едва не погиб в штыковой атаке. В тот день смерть пощадила адмирала, но жить ему оставалось совсем недолго.

349 дней оборонялся Севастополь, а вечером 27 августа 1855 года началось общее отступление. Наши саперы взрывали запасы снарядов, погреба, остатки своих бастионов. По хлипкому деревянному понтонному мосту массы людей уходили из осажденного Севастополя. Казалось, крикни кто-нибудь: «Ребятушки, умрите, но выбейте врага из Севастополя!» — и свершилось бы то, о чем каждый из них мечтал. Но когда-то непобедимый гарнизон пал в одночасье.

В 1911 году с высочайшего соизволения Его Императорского Величества Государя Императора фабрикант русских кинематографических картин, состоящий в запасе по войску Донскому, есаул Ханжонков приступил к постановке грандиозной батальной картины «Осада Севастополя».
Однажды в конторе известного кинодельца Александра Ханжонкова появился режиссер Василий Гончаров. Они когда-то работали вместе, снимали кино, а потом разругались, поэтому визит режиссера Ханжонкова удивил. Но еще больше его удивило предложение Гончарова: кинопостановка батальных сцен времен Крымской войны. Грандиозная эпопея середины XIX века – такого кинематограф еще не знал. Гончаров говорил о долге, об ответственной миссии перед потомками, доказывал, кипятился, а Ханжонков с раздражением думал: «Какая неподъемная, совершенно разорительная идея», — и финансировать картину отказался. Хотя потом некоторую сумму Гончарову все-таки дал – на фрак и билет до Санкт-Петербурга: «Хочешь снимать фильму – ищи деньги».

Невероятно, но Гончаров своего добился. Императору понравилась идея. Он дал свое высочайшее согласие и обещал поддержку. И вот Ханжонков и Гончаров отправились в Севастополь снимать первую в мире батальную киноэпопею. Они увидели перед собой величественный многострадальный город. 60 лет прошло после Крымской войны, но повсюду еще видны были следы разрушений. Самым большим потрясением стала встреча с ветеранами – участниками тех далеких и трагических событий.

Ханжонков и Гончаров хотели передать всю правду этой по-настоящему народной войны. И вдруг неожиданно в самый разгар съемок возникла проблема. Полномасштабные съемки с участием целой армии, пиротехническими эффектами – дело было абсолютно новое. То ли Гончаров испугался, то ли реально оценил свои силы, только вдруг без объяснения причин от съемок батальных сцен отказался. И что было делать? Отступать-то некуда. Тогда Ханжонков на себя взял эту задачу. И если совсем недавно коммерсант Ханжонков покупал фильмы, как ситец, 45-75 копеек за метр, то теперь режиссер Ханжонков на практике понял, как даются эти метры. Конечно, сегодня этот фильм кажется наивным и простодушным, но именно он довольно точно передал дух той войны.

В перерыве между съемками кто-то из массовки притащил гармошку. На оператора с камерой уже никто не обращал внимания. Гончаров и Ханжонков справедливо решили: народ во все времена отдыхает и веселится одинаково – и включили танец в свой фильм.

В ноябре 1911 года в царском дворце в Ливадии состоялся первый просмотр фильма «Оборона Севастополя». Первыми зрителями были царская семья во главе с императором Николаем II. Ханжонков очень нервничал. Ему казалось, что тапер не так играет, что «Барыня» не вовремя зазвучала, что «Боже царя храни» стали на матросской пляске петь. Как любой талантливый человек, он понимал, что можно было снять все иначе. Но, слава богу, все обошлось. А когда на экране появились ветераны, Николай II, кажется, даже растрогался. Перед ним навытяжку встала старая императорская гвардия. Эти люди не щадили жизни ради славы Севастополя и Черноморского флота – того самого флота, который Россия столько раз теряла и возрождала заново.

Смотрите оригинал материала наhttp://www.1tv.ru/documentary/fi6494/sn4