Борис Уткин читателям «Труда» хорошо знаком: его строгий воинский разбор фильма Федора Бондарчука «Сталинград» полтора года назад собрал больше полутысячи комментариев. Сам Борис Павлович, выпускник 1-го гвардейского минометного артиллерийского училища, прошел Великую Отечественную от воронежских степей до Праги. Служил в элитнейших войсках — командовал дивизионом знаменитых «катюш». Но и солдатской окопной страды хлебнул полной мерой. И война для него — в первую очередь труд, вот отчего нашей газете он охотно согласился рассказать о своем ратном пути.

— После училища я приехал в 1942 году на Воронежский фронт. Наши боевые порядки располагались по Дону в районе Павловска и Верхнего Мамона. Спустился в землянку к командиру дивизиона старшему лейтенанту Игорю Браулу, он спрашивает: «Умеете привязывать элементы боевого порядка артиллерии?» Т.е. определять координаты орудий и целей на местности. Я доложил, что умею. «Дайте ему полуторку, — сказал командир начальнику штаба, — взвод солдат и поставьте задачу». Задача такая: на участке вдоль фронта протяженностью 20-30 км выбрать точки, на которые в дальнейшем придут батареи.

Сколько весит слово лейтенанта

В первом же моем маршруте к переднему краю пришлось ощутить, что такое немецкий минометный огонь, рассредоточение с машины, переползание и поиск простейших укрытий… Я очень опасался, что колышек в зарослях осоки, которым я обозначил место стояния нашей батареи, собьет пехота или обозы… И нанес все мои огневые позиции на карту. Составление списка координат боевого порядка заняло несколько дней. Выслушав мой доклад, командир дивизиона сказал: «Ночью сами будете выводить орудия на места, которые выбрали». Хорошо помню ту первую стрельбу. Вот сейчас батарея за 7 секунд выпустит 64 ракеты по расположению противника. Насколько верно лягут снаряды? Это был настоящий экзамен, принесший и волнение ожидания, и радость от того, что за мной, обычным 19-летним лейтенантом, такая большая сила.

Следующая моя ступень по службе, с которой я начал новый 1943 год — командир батареи, т.е.тот, кто уже не только готовит, но и сам ведет залповый огонь. На Курской дуге командир полка, учитывая мое образование и опыт, поручил мне подготовить топографическую привязку сразу для трех дивизионов и для трех рубежей огня в полосе от Белгорода до Волчанска длиной 50 км и глубиной 30. Поскольку там мы собирались не просто обороняться, а организованно отступать в сторону Корочи, чтобы потом пойти в контрнаступление.

Признаков готовящегося наступления противника было множество: данные разведки, полеты немецкой авиации, смены боевого порядка.

В ночь на 5 июля было приказано заблаговременно занять наблюдательные пункты, и мы произвели контр-артподготовку. Т.е. открыли огонь на 2-3 часа раньше, чем противник планировал свое наступление. Как раз когда он менял боевой порядок и разворачивал переправы через Северский Донец. Я потом читал записи командира дивизии генерала Шмидта, который признал, что удары русских по пехоте и танкам задержали их наступление на 4-6 часов. Это очень много в таком ответственном, переломном бою.

В первый день Курской битвы мы сменили боевой порядок 3-4 раза, делая по грунтовым дорогам стремительные скачки на север и на юг. Дали 6 залпов по противнику, из них 2 побатарейно и 4 — всем дивизионом по населенным пунктам Маслова Пристань, Крутой Лог, Батрацкая Дача, деревня Беловское. Все эти названия навсегда в памяти. За тот бой я, уже старший лейтенант, начштаба дивизиона, получил свой первый орден Красной Звезды.

Потом была успешная Белгород-Харьковская операция. 5 августа наши вошли в Белгород и Орел, в честь чего Москва произвела первый в истории Великой Отечественной войны салют. Я проехался по Белгороду и не помню, чтобы видел хоть один целый дом. А когда 5 лет назад побывал там же, это был самый, по-моему, благоустроенный город в России. В полном смысле восставший из пепла. Попросил, чтобы меня проводили на места наших огневых позиций. Мы увидели окопы, заросшие дубовым лесом, колодец, откуда когда-то наш дивизион брал воду, церковь, которая была местом расположения зенитной батареи. Меня сопровождала глава управы этой деревни, молодая красивая хорошо одетая женщина. Кругом цвела черемуха, сирень, и я будто перенесся в то приподнятое настроение 1943 года.

Бои за Харьков были очень тяжелыми. Обстановка менялась стремительно. Один из наших наблюдательных пунктов находился в поле с подсолнухами, откуда мы вели огонь по тракторному заводу. Прямо перед нами — совхоз имени Фрунзе. Неожиданно к командиру нашей 72 дивизии приезжает командующий 7-й гвардейской армией генерал-полковник Михаил Степанович Шумилов. А мой пункт рядом — связь непосредственная. Генерал просит доложить: «У нас совхоз или нет?» Я отвечаю: «У нас», он переспрашивает: «Кто вам доложил?» — «Старший лейтенант Шакиров»… Шарифьян Харисович Шакиров — начальник разведки, я ему посвятил главу одной из моих книг. К сожалению, недавно его не стало… Командующий требует Шакирова: «Марш в совхоз и дайте оттуда сигнал двумя ракетами красного дыма и двумя белого». И пошел мой Шакиров в деревню, а там уже немецкие танки… И вернулся только через сутки. Для меня, молодого командира, это стало уроком того, как важен контроль. Дело ведь не в придирчивости генерала, а в его желании понять логику событий: если перед нами свободен путь, то чего мы сидим? А если там немцы, то почему их не бьем?..

За Харьковом была Мерефа, которую брали с очень серьезными боями и большими потерями. А после — Днепр. Кстати, недалеко от места, где Мазепа и Карл XII в далеком 1709 году после поражения под Полтавой переправлялись у станицы Переволочной.

Ширина реки — 300-400 метров. Ни лодок ни понтонов у нашего артиллерийского ракетного полка нет. Но есть опыт. С помощью местных жителей разыскали притопленные у берега лодки, связали плоты из снопов соломы и камыша, бревен и бочек — всего, что только можно было использовать. Мне, командиру, легче, на мне только форма и снаряжение. Радистам тяжелее: один несет приемопередатчик, второй — элементы питания. У разведчиков — артиллерийская стереотруба… Это в книге написано — «чуден Днепр при тихой погоде». А мы как только доплыли до середины — шквальный огонь. Но все равно достигли правого берега и скрылись под ним. По нас стала бить спаренная зенитная пушка трассирующими снарядами. Но мы хитрые, сидим под берегом, и снаряды нас перелетают. Зато поражают тех, кто в воде. Вышла неустойка: наша дивизия успешно форсировала Днепр и заняла хороший плацдарм, но к моменту переправы соседней 15-й дивизии давление противника настолько ожесточилось, что было принято решение уйти обратно на левый берег.

В это время на наблюдательный пункт приехал командующий фронтом — а в его распоряжении и свежие дивизии, и авиация, и понтонный парк. И форсирование продолжилось.

Бои на правобережной Украине были настолько успешными, что уже в декабре мы взяли Кировоград, и наш полк стал называться Кировоградским ордена Богдана Хмельницкого. Это был очень важный моральный стимул для молодых воинов. И представьте себе, что я переживаю сейчас, когда слышу, что нынешняя украинская власть собирается переименовать Кировоград в стремлении вытравить саму память о боевом братстве, обо всем русском, советском.

Прямая наводка и ее последствия

После Кировограда в январе 1944 года начинается Корсунь-Шевченковкая операция, второе после Сталинграда крупнейшее окружение немецких войск численностью 55 тысяч человек во главе с генералом Штеммерманом. Мне была поставлена задача перейти из 7-й гвардейской армии в подчинение 5-й гвардейской танковой армии, а ее командующий Павел Алексеевич Ротмистров быстро перенацелил меня в одну из танковых бригад. И впервые пришлось на броне танка, без какой-либо поддержки (со мной только два радиста и разведчик), по снегу и распутице, в метель совершить марш примерно 100 км с левого фланга в центр, а там расположиться в месте, где шло противоборство с немецкой группой, пытавшейся деблокировать котел.

Операция запомнилась какой-то фанатичной приверженностью немцев к грабежам и разрушению. Мало того что они тащили с собой украинское зерно, скот и даже чернозем. В районе Городища они сцепили три или четыре паровоза и впрягли их в чудовищный плуг-клин, который рубил шпалы, а рельсы (несколько километров пути!) наматывал в спираль. Но это было бессмысленное варварство: русская смекалка быстро поправила насыпь, и по этой узкой дороге наши батареи пошли в боевые порядки.

Еще момент: февраль, снегопады и дожди, совершенное бездорожье — и вдруг вы видите бредущих по полям женщин, стариков, детей, и у каждого под мышкой или за спиной снаряд. Кто помладше, у того снаряды помельче, кто постарше — более крупный калибр, а кто-то тянет на слегах-волокушах совсем серьезные фугасы. Это из-за того, что в некоторых частях не хватало машин, горючего, и для доставления боеприпасов привлекалось местное население.

Под конец операции в эти места, на родину Тараса Шевченко, приехал командующий фронтом Иван Степанович Конев, собрал нас, офицеров-гвардейцев, и призвал: становитесь на прямую наводку, чтобы ни один человек не вышел из котла…. Это нужно видеть: темная ночь, снегопад, с востока идет темная масса взвинченных и обреченных немцев. А тут огонь гвардейского минометного полка… Говорят, кто-то из немцев все-таки прорвался, но я этому не верю.

20 августа началась Ясско-Кишиневская операция, известная как одна из самых малокровных в истории. Я, командир дивизиона, с 19 февраля 1944 года капитан, оказался в 303 стрелковой дивизии у генерала Федоровского. И в районе деревни Болдурешты у меня вновь не нашлось другой возможности, кроме как развернуть дивизион прямой наводкой против идущих навстречу колонн немцев и румын. С кратчайшего расстояния 1,5 км колонны были разгромлены. Должен вам сказать, это ужасающее зрелище.

Но уточню: никогда я не испытывал сочувствия к воюющему врагу. Посудите сами, я с максимальной точностью рассчитываю будущую стрельбу — учитываю данные всех видов разведки, температуру заряда и снаряда, давление атмосферы. Вес каждого снаряда — 22 кг. Вес убойного осколка — 5 г. Радиус разлета осколков — 25 м. Если на каждый гектар падает десяток снарядов, возникает так называемая зона сплошного поражения: это значит, что 70 процентов фигур человеческого роста будут поражены. Создать такую зону и является моей целью. О каком сочувствии к противнику может идти речь? Наоборот, я понимаю, что с той стороны действует такой же офицер, как я. Только не защитник своей земли, а захватчик чужой. И я должен доказать, что воюю не хуже, а лучше его. Вот это чувство, возникшее еще в самом начале войны, и стало главным двигателем нашего воинского труда, принесшего в конце концов Победу.

Отдельно хочется сказать о воинских наградах. Это был громадный стимул. Например, после Корсунь-Шевченковской операции И.В.Сталин издал приказ: политотделам 2-го Украинского фронта печатать бланки благодарственных писем от имени Верховного Главнокомандующего, вписывать в них фамилии отличившихся солдат и офицеров и посылать к ним домой — на Урал, в Сибирь… Я видел потом эти благодарности в красных углах изб, люди ими очень дорожили.

В боях на Днепре один летчик-штурмовик прямо над нашими головами особенно дерзко атаковал противника. Командующий потребовал привести этого человека. Через небольшое время привозят капитана, командира эскадрильи — если не ошибаюсь, его фамилия Нестеров, — и командующий опять же на наших глазах награждает его орденом Александра Невского. Снимок награждения вскоре появился в газете 2-го Украинского фронта «Суворовский натиск». С тех пор у меня к этому ордену особое чувство: очень уж он красив, и воевал тот капитан красиво.

Зато свой орден Красного Знамени за бои в Карпатах я, в отличие от товарищей, получал не на месте, а был командирован в Кремль. И тут уже, возможно, кто-то завидовал мне…

Сложная тема, на которую существует множество спекуляций, — взаимоотношения с местным населением. Первым же военным указом Верховного Совета СССР 22 июня 1941 были расширены права военных советов армий и фронтов. Цель — максимально обезопасить население. Но также, будем откровенны, ограничить его контакты с боевыми частями: зачем лишние глаза и уши во фронтовой зоне?

Например, перед Курской битвой мы заняли позиции в окрестностях деревни Беловское. Если бы с нами оставались ее 200-300 жителей, какая же это была бы боевая работа? Поэтому проводилось отселение людей на глубину 30 км от переднего края. Это дальность стрельбы дивизионной артиллерии немцев. За этим пределом люди будут в безопасности.

Но людей отселили, а дома и огороды остались! И ночью селяне возвращались — проверить, все ли их имущество на месте. Убеждались — и уходили обратно. А нам в самом деле строжайше запрещалось ходить в деревню. И из понятий чести — гвардейцы чужого не берут, — и ради элементарной безопасности: увидит немец, что мы зашли в село, тут же прилетит и разбомбит. Размещались максимально скрытно, в окрестных оврагах. То же самое потом было и на Украине, в Молдавии. На Днепре подошли ко мне партизаны: «Командир, что нужно? У нас прикопаны двигатели в предохранительной смазке, зерно, керосин, скот припрятан…» Я говорю: «Спасибо, ничего не нужно». — «Но вы хотя бы с нами пообедаете?» — «Это с удовольствием».

Что ели и сколько пили

Военный быт… Кто-то думает: это второстепенное. Решительно возражу: от качества питания, от того, как отапливаются землянки, как они освещаются, как ведется борьба с насекомыми-паразитами, зависит боеспособность армии.

Сразу скажу: мне было легче, потому что в определенный момент, после огромной убыли офицерского состава, его стали беречь и ввели ординарскую службу. У меня тоже был ординарец Михаил Михайлович Проняев, из Брянска, возраста моего отца. Я вооружил его винтовкой километровой дальнобойности, а сам ходил с табельным пистолетом ТТМ и немецким 16-зарядным «Вальтером». Когда я стал командиром батареи, тем более дивизиона, он мне и котелок каши сберегал, если я не успевал к обеду, и веток наламывал, чтобы отдыхать не на голой земле.

Говорят, были поезда — банно-прачечные комбинаты. Правильно — для тех, кто во второй линии обороны. А мы бойцы переднего края. Не всегда и землянку-то основательную успеваешь соорудить, не то что баню. Представьте: два солдата нагреют в бочке воды и подержат плащ-палатки с боков, прислонясь к какой-нибудь стенке, а третий будет поливать вас теплой водой — вот и полевой душ для офицера. А потом они и друг другу водички на спину польют.

Издавались жесткие приказы по борьбе с насекомыми. А как вы будете с ними бороться, если в темной землянке вы их на собственной рубашке не видите?

Чтобы смастерить лампу, смекалистые солдаты брали гильзы калибра не меньше 45, сплющивали оконечность и вставляли фитиль — три сложенные портянки. Керосина не было, его заменял бензин, в который добавляли соль. И это чадящее факельное устройство давало свет.

Наш пищевой паек насчитывал 3600 калорий — примерно вдвое больше, чем получал по карточкам служащий в тылу. До 1943 года это было исключительно свое, отечественное: крупы, макароны, овощи, консервы… С 1943-го появилось много трофеев, а поскольку у нас были боевые машины, каждый солдат мог возить свой ящичек с запасом.

Кухню тоже возили за собой. Она постоянно топилась дровами, так что по дороге искры сыпались. Зато останавливались, допустим, на часок — тут же засыпались в кипяток макароны, закладывались консервы, и нечто горячее, густое соединяло в себе всю суточную норму.

После обеда как же не покурить? Сейчас это звучит несовременно, но тогда считалось позором для командира, если он не обеспечил офицеров табаком, а солдат махоркой.

Государство тогда реагировало на нужды фронта мгновенно. Пришли, допустим, дивизии с востока защищать Москву — а у них нет котелков. Ночью позвонили по телефону куда следует, через сутки московская промышленность дала котелки и термоса… В финскую войну оказалось, что шлем-буденовка греет плохо. Позвонили в Новосибирск, через неделю оттуда прислали 300 тысяч ушанок. Т.е. когда осознавалась потребность, находилась возможность ее удовлетворения.

Насчет знаменитых гвардейских 100 грамм. Да, было постановление Совнаркома об их ведении еще в финскую войну. Но представьте, может ли командир разрешить выпивку, если вам предстоит стрельба, а ошибка на один миллиметр в карте 50-тысячного масштаба означает промах 50 метров? А если в ночном марше зимой водители ведут машины с цепями на колесах?.. На отдыхе после выполнения боевого задания — другое дело. Это не значит, что солдаты сами в определенных ситуациях не находили выпивку. Средний возраст воинов был 40 лет, это опытные, смекалистые люди. А когда мы пришли в Молдавию, Венгрию, Румынию, там виноградное вино крепостью 4 процента — просто повседневный напиток… Но случаев, чтобы пьяный человек оказался у орудия или за рулем, не помню. Это у нас, в гвардии. Как в других частях — не скажу. Но когда и сегодня ветеранам подносят 100 грамм под «фронтовую кашу», я всегда прохожу мимо и думаю: напрасно это. Много ли надо старому человеку? И не в этом память войны. Ты лучше сходи к школьникам, студентам, расскажи им, что помнишь…

Денег мы на руки практически не получали. Хотя деньги полагались солидные. Мой оклад командира батальона был 1200 рублей, да плюс 50 процентов за полевую службу, да еще столько же за гвардейство — всего 2400. Для сравнения: оклад учителя составлял 250 рублей. Но зачем мне деньги, если меня и так одевают в меховую телогрейку, дают дополнительно 20 грамм масла, ложечку сахара, армянский табак кафан… А главное — я молод, полон энтузиазма и желания помочь своей стране! Конечно, я сдавал все заработанное в Фонд обороны, подписывался на займы, которые нам обещали вернуть после войны, но не вернули…

Самое страшное на войне — это…

С пленными мне мало приходилось иметь дело: артиллерия располагается не на самом переднем крае, а километрах в трех в глубине. По тем немцам, что доводилось видеть, скажу: и в 1941-м, и в 1945-м они были одинаково фанатичны, только к концу войны больше озлоблены. Не представляю себе немца, стоящего на коленях и молящего о пощаде. Вот власовцы — другое дело, это бессовестные бандиты, нападавшие на тылы, а однажды вырезавшие у нас пункт хозяйственного довольствия. Когда их ко мне приводили, я не хотел с ними разговаривать.

Совершенно иное — отношения с немцами после войны. Я служил с 1955 по 1989 год в ГДР и видел, например, бывшего командира полка, майора Г.Масарика, который прошел советский плен, он мне рассказывал, как добывал уголь в Кузбассе. И считал, что с ним обошлись гуманно. Чтобы вы представили себе разницу между советским и гитлеровским пленом, напомню цифры: из наших пленных воинов в живых осталось 40 процентов. Из немецких — 70.

Где было страшнее всего? Если говорить о поражающих факторах войны, то вклад артиллерии здесь — 53 процента, она же выполняет в бою до 70 процентов огневых задач. Но субъективные чувства человека не обязательно соответствуют цифрам. Я четырежды подрывался на минах, особенно тяжело — на хуторе Червонец близ Кантемировки в декабре 1942-го: дорога заминирована, метет поземка, мину распознать невозможно… До сих пор ношу на себе следы того ранения. Но лично для меня самым страшным стало приближение вражеской авиации. Которую я, подмосковный мальчишка, впервые увидел 22 июля 1941 года. Ты лежишь в поле, и на тебя летят самолеты. Истребитель пролетает стремительно, он не так страшен, ты его даже не успеваешь рассмотреть. А вот бомбардировщик, хейнкель или юнкерс, видишь и слышишь издалека. Надрывный гул, от фюзеляжа отделяется капелька — бомба! И думаешь — моя?! Потом то же самое приходилось переживать и под Курском, и на Украине, и в Румынии.

Ну и подытоживая, мне хотелось бы сказать, что самое главное в войне — ее противоестественность. При всех красивых терминах (летальное оружие, нелетальное) война — прежде всего убийство, насилие, жестокость. В атаке человек звереет, ведь ему самому угрожает смерть. Снова напомню свое ощущение лета и осени 1943 года: мы на Украине, кругом арбузные поля, яблоневые и грушевые сады — рай земной, и насколько же чудовищной выглядит на этом фоне смертельная схватка армий. Но второе качество войны — ее неизбежность при сегодняшнем уровне развития человечества. Сейчас вокруг России собираются тучи, а наша страна устроена так, что для нее война — всенародное бедствие. И каждый россиянин должен знать: если случится беда, она коснется и его — молодой ли он, старый, рабочий, летчик, ученый… И надо быть готовыми к тому, чтобы сменить, если потребуется, комфортабельную квартиру на землянку, а дорогую люстру на самодельную лампу из гильзы, Самый суровый опыт наших отцов может пригодиться, и давайте о нем не забывать. Но давайте также делать все, чтобы эта вероятность не стала реальностью.

Записал Сергей Бирюков

Война в цифрах

Из 197 млн. советских людей в армию было призвано 34 млн. — 17,5 процентов. Численность армии достигала 5,3 млн. человек, из них с высшим, средним и неполным средним образованием — 12 процентов, 88 — с начальным. 12,7 процента составляли коммунисты.

Русских в армии было 67 процентов, украинцев 15 процентов, белорусов 2 процента.

За время войны на одном штатном месте солдата убили 6 раз, кавалериста — 2,65 раза, танкиста — 2,35 раза, артиллериста — 0,95 раза, летчика — 0,3 раза, шофера — 0,1 раза. Из 3 млн. офицеров треть была убита.

Стоимость пусковой артиллерийской установки в 1941 году составляла 110 тысяч рублей, танка — 500 тысяч, самолета — 1,5 млн. К 1945 году благодаря массовости производства та же техника стоила в три-четыре раза меньше.

http://www.trud.ru/