Кооперативное движение

Конец 80-х  застал Угрюмов, как и всю российскую глубинку, врасплох. Неожиданная пропажа то мыла, то водки, то зубной пасты, то стирального порошка вконец обеспокоила его полусонных обитателей.

А тут еще телевизор, радио, газеты ежедневно подливали масла в огонь, ругая почем зря все героическое прошлое, понося армию, партию и всю мировую систему социализма. С развалом страны потихоньку останавливались и, наконец, совсем остановились фабрики и заводы, на которых угрюмовцы  работали целыми династиями, где регулярно раньше платили зарплату, посылали отдыхать детей сотрудников в пионерские лагеря, а профсоюз заботился о здоровье каждого, развивая сеть санаториев и пансионатов.

Жители Угрюмова по инерции еще приходили к своим рабочим местам, но уже чувствовали настороженность и отчужденность ранее родного и понятного начальства.

Рубль обесценился в одну прекрасную новогоднюю ночь усилиями бывших младших научных сотрудников, ранее не руководивших даже бригадой пьяных сантехников, и по воле революционного случая вознесшихся в элитарные вершины руководства страны. МНСы с легкостью карточных шулеров распоряжались жизнью великой страны и ее огромными ресурсами.

Угрюмовцам поначалу показалось, что эти московские шалости на них повлияют мало. Но когда, протрезвев после встречи Нового года, пошли в магазин, то информация на ценниках, венчающих последние оставшиеся на прилавках продукты, большинство из них повергла в ступор. (Меньшинство просто еще не вышло из  ступора похмельного, и только поэтому встречу с новыми реалиями перенесло менее болезненно).

Наиболее инициативная часть населения воспрянула духом, взяв для начала под свой контроль  общественные туалеты. Правда, этих заведений было совсем немного, (а их состояние описывать живущим в России нет необходимости…), но и они в одночасье стали платными.

Угрюмовцы и ранее не отличались стремлением к посещению этих зловонных мест. Только огромная нужда заставляла заходить туда жителей города. А сейчас плата за отправление естественных надобностей просто казалась кощунственной. Невесть откуда взявшиеся бабушки-билетерши с подозрительного цвета вениками стояли насмерть, не поддаваясь ни на какие уговоры. Приходилось вынимать новые рубли с новыми нулями,  хоть и ропща, но потихоньку привыкая к такому повороту событий.

В магазинах пропали отечественные штаны и рубашки, костюмы и туфли, носки и носовые платки. Старая одежда, обувь были немедленно проинвентаризированны хозяйственными угрюмовцами, отданы в починку в размножившиеся, как грибы-опята, киоски по ремонту одежды и обуви.

Частный сектор крепчал. Предприимчивые жители Угрюмова помчались с баулами в Турцию, Китай, Польшу, откуда вернулись под завязку набитые низкосортным товаром. Первые «челноки» поначалу развешивали свой товар на заборах трех маленьких колхозных рынков, но вскоре заборов на всех продавцов стало катастрофически не  хватать. Вчерашние учителя, инженеры, водители, токари переквалифицировались в рыночных торговцев — работников сферы, где не требуется особая квалификация, а ценится только нахальное умение впаривать лохам неликвид. Большинство жителей города начали походить то ли на молодых турок в сомнительно-черных и скверно-коричневых куртках, то ли на старых китайцев в желтых и синих пуховиках со сбившимся, как в бабушкиной подушке, пухом.

Проехала по городу первая иномарка с правым рулем. Водители встречных автомобилей с удивлением и неподдельным ужасом взирали на привычное, но пустое место шофера. Желтая старая «Тойота» недолго побыла первой ласточкой, как в город стали залетать целые стаи потрепанных жизнью и дорогами автомобилей необычного вида и конструкции. Родные «Волги», «Жигули», «Москвичи» как-то попритихли, стали реже попадаться горожанам на глаза. По дорогам понеслись «Мерседесы» и «Опеля», «Мицубиси» и «Субару», «Рено» и «Фиаты».

Новая свободная жизнь требовала быстрого перемещения людей и товаров. Грузовой парк города также стремительно менялся. Неизменным остался лишь пассажирский транспорт — ржавые трамваи и троллейбусы, знакомые до боли «Икарусы» и ЛАЗы. Только стали они реже появляться на городских маршрутах, а с некоторых и вовсе исчезли. Вдыхали жизнь в старые трамваи и троллейбусы только кричащие рекламные надписи с призывами немедленно покупать корейские телевизоры, позабыв навсегда о «Рубинах», «Темпах» и «Электронах». На деньги от рекламы поначалу покупались запчасти для подвижного состава, но, пользуясь тем, что мэрия занята только бесконечными выборами, перестали это делать. Неучтенные средства потекли в карманы директоров всех рангов, и пошли на приватизацию заводов, фабрик и прочих ранее государственных предприятий. То, что строил народ на протяжении семидесяти лет, отрывая кусок хлеба от себя и своих детей, вдруг стало собственностью случайных чиновников и ловких мошенников, через инвестиционные фонды за бесценок собравших у населения ваучеры. В прорехи закона хлынули толпы голодных злых молодых людей в тренировочных костюмах, кроссовках и кожаных куртках. Они, чтобы в многочисленных драках противник не имел преимущества, хватая бойцов за волосы,  быстро обрили головы, в результате чего получили от жителей прозвище «чупа-чупсы». По телевизору непрерывным потоком шла реклама дорогих духов и мехов, автомобилей и особняков, а в перерывах между рекламными блоками чужеземные миллионеры плакали неизвестно от чего в своей удобной заморской жизни. В это же время здесь, в параллельном телевизионном мире, родители годами не получали зарплату, с остервенением рыли приусадебные участки в поисках картошки. Дети донашивали старую обувь и одежду. Многие вспомнили знаменитую фразу Саида из кинофильма «Белое солнце пустыни»: «Если ты мужчина — возьми кинжал, садись на коня — отними халат». Эта, некогда веселая и непонятная фраза, зазвучала как руководство к действию.

Вместо коня — автомобиль, сначала скромный «Жигуль», потом грозный мордатый джип. Вместо кинжала — самодельные пистолеты и обрезы, затем привычные «калаши» с укороченным прикладом и заморские «узи».

В Угрюмове на пустырях, (а позднее — у гостиниц, ресторанов, рынков, где всегда вертятся деньги), все чаще по ночам стали звучать выстрелы. Сытые одутловато-красные милицейские физиономии, прямо и честно глядя в телекамеры, привычно врали, что все под контролем, что бандитские разборки только уменьшают количество бандитов на улицах. Но когда в центре города погибли в результате бандитской перестрелки случайные прохожие, угрюмовцы поняли, что надеяться можно только на самих себя. Резко увеличилось количество собак самых агрессивных и бойцовских пород, повсюду  вокруг частных домов воздвигались каменные и бетонные заборы в человеческий рост, а парадные многоэтажек и квартиры прикрылись бронированными и стальными дверями. Население стало запасаться холодным и огнестрельным оружием. Помчались бригады «черных археологов» на поля сражений Великой Отечественной войны и вскоре в городе появились уцелевшие винтовки, восстановленные «шмайсеры». А пистолеты китайского и отечественного производства продавались на рынках оптом и в розницу. Зуд населения по всеобщему вооружению несколько остудили омоновские облавы и обыски в общественных местах, открытые и шумные судебные процессы над теми, кто взял в руки оружие для самообороны и не успел с ним расстаться по доброй воле. Жителям города милицейские головы с телеэкранов непрерывно талдычили про ответственность за незаконное изготовление и хранение оружия. А, так как законного не было и не предвиделось, безоружное население осталось один на один с вооруженными грабителями и бандитами, которые, войдя в дом или в квартиру могли делать с его обитателями все, что угодно, не ожидая получить от хозяев пулю или удар хорошим тесаком. Робкие попытки вызвать милицию в таких ситуациях заканчивались невозможностью дозвониться по номеру 02. А если это удавалось, то прибывший часа через полтора наряд отсиживался на соседней улице, терпеливо дожидаясь завершения конфликта, дабы, после затихнувших выстрелов и удалившегося гула моторов, с чистой совестью послать  самых молодых милиционеров на разведку. Когда разборки стихали, на место происшествия грозно и шумно, как лавина, «сходила» милиция, проводя после грабежа  следственные действия, в результате которых бесследно исчезали последние уцелевшие деньги и ценные вещи потерпевших.

Стало ясно, что преступность организована для того, чтобы с нескольких сторон поджимать тощавшее час от часу население. Зажиревшие директора и торговцы тоже не могли расслабиться. Даже наличие надежной «крыши» не гарантировало спокойного сна. «Крыша» наезжала на «крышу», авторитеты и бандитские лидеры отстреливались неизвестными киллерами — и передел начинался снова и снова.

Дележ начался с рынков. Легкие и быстрые деньги требовали столь же легкого, быстрого и не контролируемого государством оборота. Такой оборот возможен только на рынках, где нет кассовых аппаратов, а продается абсолютно все: от трусов и кофе — до водки и шапок, оптом и в розницу, где неизвестно кто и каким образом должен платить налоги. Да и места в аренду сдавались челнокам, торговцам — всем,  кому нужно было кормить семью, и кто хотел торговать, торговать, торговать.

 Один за другим начали строиться рынки на любом мало-мальски пригодном пустыре, асфальтовом пятачке, у стадионов и универсамов, возле каждой остановки метро или конечной трамвая, автобуса — все было пущено в дело. На деньги бандитов с разрешением (а так же долей) мэрии и райадминистраций, под контролем милиции и налоговых структур возводились эти десятки и сотни рынков. Часто их называли «квадратами». Квадраты они  и по сути своей: в каждом углу отбивались интересы бандита, чиновника, милиционера и торгаша. В центре условной геометрической фигуры находился (и ныне находится) среднестатистический житель, которого  слаженно и дружно обдирают с каждого угла. А он еще и рад, что многое на рынке удается купить дешевле, чем в магазине. Не к столу да будет сказано, но отрыгивается эта дешевизна исключительно дорого отсутствием достойных зарплат учителям и офицерам, врачам и медсестрам и хронической нехваткой средств на нормальные пенсии старикам.

 Забыли угрюмовцы, когда строилась новая школа в городе, новый театр или новый мост через Волгу. Все силы и умение бросила власть на строительство «рыночной экономики». Возле каждой администрации зачернели «Мерседесы» и «Ауди», заблестели сытыми боками «Лэндкрузеры» и «Лексусы». Призывы молодого, не по годам резвого вице-премьера Немцова — пересесть на служебные «Волги» и тем самым поддержать отечественного производителя — с веселым смехом были встречены провинциальной правящей верхушкой, которая вдруг почувствовала зуд элитарности. Элитарность переполняла всех, кто имел от двух и более ларьков на рынке, кто держал в руках американские доллары в сумме от тысячи и выше. Эта подступавшая, как ком к горлу, элитарность требовала немедленного выхода. Она выражалась в создании особых детских садов, гимназий и лицеев, престижных факультетов в вузах. Элитарность продавалась оптом и в розницу. Появились в Угрюмове конторы, где за умеренную плату можно, покопавшись в затертых и старинных книгах, вдруг выяснить, что ты являешься наследником графского или княжеского титула, о чем немедленно получить изысканно оформленную грамоту, удостоверяющую подлинность твоего дворянства. С дворянским титулом жить интереснее и как-то почетнее.

Неодолимо потянуло обсудить с равными себе дворянами вопросы наследственности и улучшения человеческой породы. Для пущей убедительности демонстрировались старые фотографии предков, но не в фас и профиль с номером на тюремной робе, (какими у большинства в действительности и были родители). А в кругу друзей, желательно с георгиевскими крестами на груди; рядом с солдатами и офицерами, а также сестрами милосердия, глядящими красивыми и печальными глазами из прекрасного прошлого. Годились фотографии мужиковатых кряжистых купцов в старинных кафтанах. Звание «купец» хотя и  звучало менее романтично, но зато по-российски уверенно и мощно, давая тем самым твердую основу для будущих поколений.

Эти снимки предприимчивые молодые люди выманивали у одиноких старушек из их альбомов для, якобы, краеведческого музея и продавали представителям новой «элиты» в качестве документального подтверждения их славного прошлого.

Элита росла, крепла, размножалась. Еще недавний представитель славной фамилии Слюнькин становился Слюньтяевым, дед которого обязательно воевал в рядах колчаковской армии, а прадед состоял в родстве с наследниками рода если не Рюриковичей, то уж Гедиминовичей всенепременно.

Дворянские гербы засверкали позолотой на фасадах и воротах особняков в лучших районах города, преимущественно в верхней его части. Там, на приволжских холмах, легче дышалось. Да и, чего уж там, отрадно было смотреть свысока на плебейское рыночное стадо, чувствуя, как по сосудам бежит, волнуясь и приятно согревая каждую клеточку организма, голубая элитарная кровь.

Особняки раскинулись в распадке на склонах холма, где стояла одинокая статуя Родины-матери. На фоне нового великолепия взлетевших башен и замков с новомодно изломанными крышами, видневшимися за массивными заборами, она вместо молодой цветущей женщины стала казаться сгорбленной старушкой и выглядела как-то по-сиротски. Приятно ласкало слух название «Царское Село», где грезился юный Пушкин с пробивающимися бакенбардами, весело бегущий наследник престола и, что там говорить — сам государь-батюшка, задумчиво шагающий по многочисленным парковым аллеям в сопровождении придворной свиты.

Но остальной народ, совсем не дворянского происхождения, не утвердил в своем обиходе столь привлекательное название этого района города, а грубо и по-солдатски прямо, пользуясь тем, что особняки гнездились за спиной Родины-матери, старушки, обозвал элитарное место деревней Зажопино.