20 лет спустя.
24 декабря 2001-го года исполнилось сто лет со дня рождения Александра Александровича Фадеева, участника Гражданской и Великой Отечественной войны, советского общественного деятеля и писателя с мировым именем. Ещё была жива профессор Нина Ивановна Великая, выдающийся приморский фадеевед. С её активным участием в ДВГУ прошла конференция, подытоженная выходом в свет сборника «Творчество А.А. Фадеева в контексте русской литературы XX века. Материалы научной конференции, посвящённой 100-летию со дня рождения А.А. Фадеева» (Владивосток, Издательство Дальневосточного университета, 2002). После ничего подобного во Владивостоке, кажется, не было. В сборнике нашёл место и мой материал «Сто лет – Фадеев остаётся».
И вот на подходе новый фадеевский юбилей, уже 120-летний. Я обратился к старой своей работе (несколько раз где-то перепечатанной, но словно испарившейся, сгинувшей без следа, как почти всё то, немногое, связанное с Фадеевым, что увидело свет за пару десятилетий). Прежде всего, был вопрос – что оставил бы, что изменил бы в тексте, если бы писал его сегодня? Однако необходимости в какой-то принципиальной правке не увидел. Напротив, счёл возможным использовать для новой публикации написанное двадцать лет назад. Этот текст в значительной мере составили выдержки из статьи «Сто лет – Фадеев остаётся». Разумеется, надо учитывать миновавшее время. Теперь я что-то наверняка бы перефразировал, но оставлю всё, как было в первоисточнике.
Ещё недалеко ушло от нас время, когда на огромном евразийском трансконтинентальном пространстве, на одной шестой части земной суши, носившей имя Союз Советских Социалистических Республик, никому – от мала до велика – не нужно было объяснять, кто такой Александр Фадеев. Но уже теснится, ощупывает своё место под солнцем первое постсоветское поколение «россиян». Это поколение знает в лицо президентов заокеанской сверхдержавы, главная портретная галерея которой явлена миру на её зелёных «визитных карточках». И это поколение предаёт равнодушию и забвению, а порой и позору имена людей, ещё вчера высоко чтимых в Отечестве.
Многие из этого поколения представляют Александра Фадеева весьма смутно, кто-то – уже вполне вероятно – не представляет совсем.
Ни в малейшей степени не претендуя на новое слово в фадееведении – это прерогатива профессиональных литературоведов, исследователей жизни и творчества писателя, – хотелось бы поразмыслить о его судьбе, попытаться понять, кем был и кем стал Фадеев сейчас. Для нас, или хотя бы лично для меня – человека, который в иные годы, задумываясь над вопросом «делать жизнь – с кого?», не в последнюю очередь обращал взор на литературных героев Фадеева.
Эти герои, да и сам Александр Фадеев, для миллионов моих соотечественников были примером, олицетворением идеалов, которые не в чести сегодня, но которым подавляющее большинство сограждан было искренне привержено.
Их богом была революция. Заветной целью – сверхсовершенное общество, всемирная коммуна свободных и гордых людей, живущих в условиях полной социальной справедливости.
Почти все народы в своё время получили урок, абсолютно не усвоенный человечеством: любая революция начинается с зажигательного романтизма, а заканчивается кровью и реставрацией.
Вечны наполеоны. Неистребимы робеспьеры. Неизбежны марксы и ленины. Все знают, что история развивается по спирали, но никто не делает из этого практических выводов.
Прочтём хотя бы Эдмона Лепеллетье и перелистаем подшивки отечественных газет завершающего десятилетия прошлого века. Тогда и ныне, здесь и там история повторяется до последней жуткой подробности. Герои и мученики, палачи и жертвы – часто одни и те же люди. Это уже слишком очевидно. Остаётся неясным вопрос – может быть, главный: они поклонялись не тому богу или неправильно ему молились?
Мы мечтали не о том? Или не тем путем шли к своей мечте?
Сегодня, как всегда, говорить об этом слишком рано. Завтра, как обычно, будет поздно.
Революции редко кому предоставляют возможность отсидеться. Ты – «красный». Или – «белый». Иного, по большому счёту, не дано.
Но для тех, кто живёт сегодня, в прошлом нет ни друзей, ни врагов. Есть предтечи, предшественники, предки. Деды и отцы. Их героические дела и трагические заблуждения, их высокие добродетели и омерзительные слабости бесполезно предавать хуле или хвале, неблагородно (но порой весьма выгодно) делать предметом политических спекуляций.
Прошлое нельзя принять или отвергнуть – оно уже состоялось. Мы имеем только одно право относительно тех, кто жил до нас, относительно прошлого – пытаться понять.
Сын Александра Фадеева – Михаил Александрович, приезжавший в Приморье осенью 1996-го года поучаствовать в празднике по случаю 95-летия отца, высказался в том плане, что писателя Фадеева долгое время незаслуженно переоценивали, а теперь безосновательно недооценивают. Последнее сына огорчает, естественно. Ему хочется быть сыном большого писателя (каким, отметим про себя, Фадеев объективно продолжает быть). Но при этом Михаил Александрович никак не принимает отцовского взгляда на мир. Александр Фадеев – с 17 лет – коммунист. Михаил Фадеев – антикоммунист, диссидент, по его собственному признанию.
Мише было 11 лет, когда отца не стало. Мне хочется невозможного – узнать, увидеть, услышать, что бы они говорили друг другу, если бы встретились сегодня, отец и сын Фадеевы? А какой разговор мог бы состояться, к примеру, между Егором Гайдаром и Аркадием Гайдаром?
Если бы такие встречи и такие разговоры были возможны, мы многое могли бы понять в нашем прошлом и настоящем. А возможно – и в будущем.
Юбилейный год возвращает нас к Фадееву, вновь заставляя думать над вопросами, которые звучали 20 лет назад. А что изменилось за эти десятилетия? По отношению к Александру Фадееву и к стране, которой он служил, прибавилось незнание, непонимание и такая злобная клевета, которую нельзя объяснить только незнанием и непониманием. За этим кроется сокрушительный набор не самых благородных и полезных для нормальной жизни явлений, где есть и чья-то персональная зависть, и массированная, без всяких правил, война с нашим историческим прошлым тех сил и идей, что взяли реванш после развала Советского Союза.
В начале и в конце
Перечитаем школьное сочинение Саши Фадеева: «Истинный художник по повести Н. Гоголя “Портрет”.
Талант есть великий дар божий. Много получает тот, у кого есть талант, но зато много с него и спросится. Только тот художник, который поймёт тайну творения, который сможет вложить в картину душу, принесёт людям покой и мир. Если у художника душа чиста, то всё презренное, низкое получит у него иной вид, потому, что на нём отразится прекрасная душа художника. Если же его рукою будет водить плохое чувство, то оно будет сквозить на его создании. Для истинного художника искусство выше и дороже всего на свете. Он часто бросает ради него своих родных, знакомых и предаётся ему всей душой.
Настоящий художник относится строго к себе… Художник не может работать только на материалах выгод, потому что он не должен подделываться к людям, к вкусам своего времени и отдельных лиц. Он привыкает тогда к определённым формам, заучивает их, талант его постепенно исчезает, и картина выходит у него холодной, безжизненной, так как он не может вложить в портрет своей души, настроения и чувств».
А это – последнее, что написал Фадеев. Перед тем, как выстрелить себе в сердце. На многие десятилетия скрытое от народа:
«В ЦК КПСС
Не вижу возможности дальше жить, т.к. искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии, и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли, благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40 – 45 лет.
Литература – это святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа, и с самых “высоких” трибун – таких, как Московская конференция или XX-й партсъезд, раздаётся новый лозунг: “Ату её!”. Тот путь, которым собираются “исправить” положение, вызывает возмущение: собрана группа невежд, за исключением немногих честных людей, находящихся в состоянии такой же затравленности и потому не могущих сказать правду, – и выводы, глубоко антиленинские, ибо исходят из бюрократических привычек, сопровождаются угрозой все той же “дубинкой”.
С каким чувством свободы и открытости мира входило моё поколение в литературу при Ленине, какие силы необъятные были в душе и какие прекрасные произведения мы создавали и ещё могли бы создать!
Нас после смерти Ленина низвели до положения мальчишек, уничтожали, идеологически пугали и называли это – “партийностью”. И теперь, когда всё можно было бы исправить, сказалась примитивность, невежественность – при возмутительной дозе самоуверенности – тех, кто должен был бы всё это исправить. Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных. Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находятся в положении париев и – по возрасту своему – скоро умрут. И нет никакого уже стимула в душе, чтобы творить…
Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, одарённый богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединённая с прекрасными идеями коммунизма.
Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плелся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком, неисчислимых бюрократических дел. И даже сейчас, когда подводишь итог жизни своей, невыносимо вспомнить всё то количество окриков, внушений и просто идеологических порок, которые обрушились на меня, – кем наш чудесный народ вправе был бы гордиться в силу подлинности и скромности внутренней, глубоко коммунистического таланта моего. Литература – этот высший плод нового строя – унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать ещё худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти – невежды.
Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни.
Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять.
Прошу похоронить меня рядом с матерью моей.
Ал. Фадеев.
13/V – 56 г.»
Между этими документами – потрясающая эпоха, с её противоречиями, с её героизмом и трагизмом. В этих документах – живая душа писателя, человека, который, как все мы, не мог выбрать время для рождения и жизни. Фадеев определил время своей смерти. Не нам судить, правилен ли был его выбор. Нам остаётся попытаться понять, почему это произошло.
Фадеев едва ли в чистом виде был жертвой «коммунистической системы». Он был её сознательной и убеждённой «боевой единицей». Но стоит прислушаться к словам одного из авторов гимна Советского Союза Сергея Михалкова: «В КПСС во все времена были коммунисты и члены партии, что совсем не одно и то же». Стоит прислушаться и поразмыслить… Кстати, С. Михалков первого и последнего президента СССР М.Горбачёва однозначно отнёс к «членам партии». По мнению Михалкова, главная черта «членов партии» – не верность идее, а соображения личной карьеры.
Пожалуй, А. Фадеев в 1956-м году имел какую-то возможность устройства собственной жизни и карьеры. Он предпочёл пулю в сердце.
Непрочитанное послание
Хороший ли человек Фадеев? Но бывают ли вообще только хорошие или только плохие люди? По крайней мере, одно можно сказать определённо: Александр Фадеев – человек своего времени. Как все мы – люди своего времени. Но он ещё писатель. В числе прочих художников слова он оставил своё исследование и свидетельство эпохи. Если мы хотим знать, какая это была эпоха, какие люди и какой след оставили в ней, без Фадеева нам не обойтись, как не обойтись без любого другого настоящего писателя, творившего в любое другое время.
Хороший ли писатель Фадеев? Сколько разных, зачастую взаимоисключающих мнений можно сегодня услышать по этому поводу! Замечательные дискуссии идут о том, что, сколько и как мог бы написать Александр Александрович, сосредоточившись на литературной работе, не разменивая себя на общественную, партийную и литруководящую деятельность.
Выдающийся прозаик и поэт, человек уникальной доброты и редкого ума, Василий Ефимович Субботин где-то писал, что произведений, книг у писателя не обязательно должно быть много. От себя добавим, что перу Этель Лилиан Войнич, прожившей на Земле без малого сотню лет, принадлежат всего четыре книги. Но одна из них – «Овод». Факт, ныне весьма неслучайно замалчиваемый, однако не перестающий быть фактом: «Овод» вместе с «Как закалялась сталь» Николая Островского, «Разгромом» и «Молодой гвардией» Александра Фадеева, «Повестью о настоящем человеке» Бориса Полевого, стихотворениями Константина Симонова, поэмами Александра Твардовского (и др.) имел уникальное значение для воспитания нескольких поколений советских людей, чьи достижения в трудах и боях беспрецедентны и вряд ли когда-нибудь повторятся. Даже в богатой советской литературе таких книг немного. Тем важнее понять, отчего в нынешней России они исключены из школьных и вузовских учебных программ по литературе.
Критики сходятся во мнении, что лучшим произведением А.Фадеева является «Разгром». Роман можно поставить в некий ряд, в котором, при всей условности сравнения, это сравнение будет всё-таки достаточно корректным. Что в этом ряду? М. Шолохов – «Донские рассказы»? И. Бабель – «Конармия»? Артём Весёлый – «Россия, кровью умытая»? Б. Пильняк – «Голый год»? А. Серафимович – «Железный поток»? Д. Фурманов – «Чапаев», «Мятеж»?..
Драма гражданской войны, трагедия народа, ввергнутого в братоубийство, многообразие характеров с той и с другой дерущейся стороны – всё это так или иначе есть в названных и неназванных, близко к ним стоящих, далеко не рядовых произведениях.
Перечитаем «Разгром». Может быть, именно в нём есть пророчество, есть предугаданное художником будущее. И – не только и не столько в сюжете. Прежде всего – в характерах людей, в совокупности этих характеров, предопределяющей их индивидуальные судьбы и общий итог их совместных усилий. В непреодолимой неодномерности Морозки, в желании быть героем и обречённости стать предателем в Мечике, в неподдающемся простому определению демонизме Левинсона, в почти символической смерти разведчика Метелицы…
При этом, заметим на полях, Фадеев в «Разгроме» предстаёт мастером классической русской прозы. Роман динамичен, необыкновенно плотен. В нём нет сухой схемы, но есть гармония, поразительная подогнанность, сочленённость частей и деталей. Есть сердцебиение.
Глубинный смысл романа – уникален. В атмосфере «Разгрома» угадывается атмосфера грядущей эпохи. Тут уже обозначены многие тропки – по одной из них пойдёт история. Мы знаем её выбор, знаем путь, который предстоит в XX-м веке пройти народу, стране и революции. Фадеев его предугадывал. Правда, не как единственный и неизбежный, а как один из возможных.
Но человеческий материал, предназначенный для того, чтобы загатить собою непроходимые топи на пути к вожделенной победе, ещё требовал великой переделки самого себя, и бороться ему предстояло сначала – с самим собой, и побеждать ему надлежало в первую очередь – себя.
Фадеевские герои настолько живые, что называется – от земли, что их переделка, выковывание из них новых, «правильных» людей в необходимом для победы массовом количестве кажутся нереальными.
Фадеев-политик, Фадеев-общественный деятель всю жизнь положил на алтарь желанной победы. Фадеев-художник предвосхитил её недостижимость.
Но… «Нужно было жить и исполнять свои обязанности». Этими словами заканчивается «Разгром» – в самом деле, возможно, лучший роман писателя.
Прочтение всего «дальневосточного» Фадеева усиливает ощущение драматизма и диалектичности его видения мира. Противоречивого, раз за разом пожирающего самого себя в геройских и, как показало время, неуспешных попытках выбраться из замкнутого круга гиблых социальных проблем. Тут несколько особняком стоит и возвышается над всем остальным его творчеством незавершённый роман «Последний из удэге», в котором Фадеев демонстрирует планетарность, даже космизм художественного взгляда, умудряясь при этом разглядеть и самую малую частичку пока ещё живого человечества. Что касается повести «Разлив», рассказов «Рождение Амгуньского полка» и «Один в чаще», то эти художественные произведения, абсолютно фадеевские, то есть слаженные на материале именно дальневосточном, выдержанные в жёстко правдивой манере, как бы оживляющей самоё жизнь, написанные сочным, почти физически материализующимся в картинах природы и образах людей языком, тонко и глубоко перекликаются с романом «Разгром» и, дополняя его, широко открывают панораму народной жизни приокеанской России в начале прошлого века – на его самом мощном историческом изломе. Здесь с Фадеевым некого поставить рядом. Достойно, но всё-таки скромнее выглядит Виктор Кин с немногословным романом «По ту сторону», и уже в Забайкалье маячит Константин Седых с эпопеей «Даурия».
Сюжеты фадеевских вещей по сути апокалиптичны – в полном соответствии с природой вседержавного, всенародного передела. В них нет ни грана кумачёвой «революционной романтики», и жизнь, история обнажаются по всей правде, которая, увы, страшна и кровава. Здесь много людей, но нет двух одинаковых или хотя бы похожих – каждый чем-то выдается среди других, мудрён и матёр по-своему.
Военком фронта Соболь и полковой комиссар Челноков, комендант парохода Селезнёв и капитан Усов в «Рождении Амгуньского полка», священник Тимофей и старый гольд Тун-ло, таёжная «амазонка» Каня и революционер Неретин из «Разлива»… Почти у всех героев есть слова и поступки, поднимающиеся до символа, до предчувствия грядущих потрясений, даже – до пророчества.
Пытаясь остановить людей, едущих навстречу смертельной опасности, «Тун-ло останавливался у каждой подводы и говорил:
– Не нужно ехать… Тун-ло знает. Никто не вернётся домой. Много будет сирот в долине.
… но назад никто не возвращался…Тун-ло не любил повторять одну вещь одним людям два раза. Но следующей подводе говорил то же самое. Однако и следующие подводы ехали дальше…».
А легендарный Старик, партизан, на которого почти молятся владивостокские мастеровые, «Один в чаще», только что рисковавший жизнью ради своих единоверцев, ничего, кажется, не жалеющий для революции и ничего не требующий за свой подвиг, неожиданно совершает поступок, значение которого непоправимо и простирается куда как далеко:
«– Это пиджак чей, твой? – кивнул вдруг Старик, заметив возле шалаша потрёпанный надёван. – Я возьму его…
Он сказал это совершенно спокойно, как будто иначе и не могло быть. На самом деле это тоже было ново: раньше он никогда не взял бы чужого лично для себя (здесь и дальше выделено Фадеевым) и притом – насильно.
Может показаться, что в подсознании Старика шевельнулось: “Пиджак, мол, нужен мне для поддержания моего существования, а я – человек, нужный для большого, не личного своего дела”?.. Но нет, – он взял пиджак просто для себя, взял потому, что был гол. И – что важнее – он сам знал это».
Нам теперь, по прошествии целого века, так ужасно понятен смысл этого эпизода! Фадеев нарисовал его во времени, когда революция ещё была одета в страдальческое рубище и не успела нахлобучить на себя не принадлежащий ей «надёван»…
Улахэ разольётся, и стихия готова будет погубить народ, не послушавшийся мудрого гольда Тун-ло… Неретин, человек революции, спасёт людей от верной смерти… Может быть, этих людей или их родственников, их земляков другой человек революции – Левинсон – бросит под пулемёты… А Старик «канхискует» пиджак у бедного смолокура, за счастливую и богатую жизнь которого пошёл когда-то воевать не щадя живота…
Мальчик из таёжного села Чугуевки напишет пронзительное сочинение о таинстве творчества. Писатель и общественный деятель с мировым именем поставит пулей последнюю точку в предсмертном письме, адресованном вождям державы.
Что стоит за этим? Попытка разрешить вековые противоречия, мучившие человечество на протяжении всей его истории? Россия взялась за небывалое дело с небывалым энтузиазмом. Вышло: сама в себе – стенка на стенку. Компромиссы невозможны. Взаимная жестокость неизбежна. Отсутствие опыта и – гораздо в большей степени – сама человеческая природа, не приспособленная, не готовая к переделке-переплавке-перековке… Невозможность желаемого прозрел Фадеев. Если вдумчиво прочесть «Тихий Дон» и «Поднятую целину» Михаила Шолохова, то же можно сказать и о нём…
Жизнь снова и снова заставляет нас думать над этими сюжетами. В разное время в разных местах планеты они пережиты человечеством не однажды.
Какой из них сторожит нас ныне?
Рассказчик, романист, публицист Владимир Лидин, кое-что понявший в литературе, сказал о Фадееве: «…молодость, с которой связано обновление жизни, всегда услышит в книгах Фадеева голос писателя, призывающего к воле и мужеству».
Воля и мужество необходимы нам и сегодня.
Василий Авченко – возвращение Фадеева
«Во всяком искусстве есть то, что лежит на поверхности, и символ. Кто пытается проникнуть глубже поверхности, тот идёт на риск. И кто раскрывает символ, идёт на риск». К этому утверждению Оскара Уайльда, конечно, не без причины вспомнившемуся сейчас, можно добавить – так не только в искусстве. То же самое мы видим в жизни. Особенно в жизни личностей неординарных. У того же О. Уайльда читаем: «В судьбе людей, физически и духовно совершенных, есть что-то роковое… Гораздо безопаснее ничем не отличаться от других. В этом мире всегда остаются в барыше глупцы и уроды… Они живут… без всяких треволнений, безмятежно, ко всему равнодушные».
Александр Фадеев не был равнодушным. Безмятежная, лишённая треволнений, жизнь ему не светила.
Он считал себя (и был) дальневосточником. Нам, приморцам, не вспомнить писателя в году 120-летия со дня его рождения было бы проявлением исторической амнезии, а то и хуже – предательским небрежением ко всему, что пережито поколением, явленным потомству лично А. Фадеевым и его литературными героями. Они «проникали глубже поверхности» и не просто «раскрывали символ», а сами были этим символом. Символом борьбы за народное счастье, как оно виделось им, революционерам и романтикам, героям и мученикам, победителям и жертвам.
Право избежать стыда за своё беспамятство и, напротив, радоваться и гордиться собой дальневосточникам подарил писатель из Владивостока Василий Авченко.
Не будем подробно перечислять причины, почему его книга «Фадеев» (Москва, Молодая гвардия, серия «Жизнь замечательных людей», 2017 г.) более чем за три года после выхода в свет не вызвала у земляков, в том числе у литераторов, того внимания, которого безусловно заслуживает. Ответ лежит на поверхности. Тут опять – и чья-то персональная зависть, и неприятие работы Василия Авченко по «идейным» соображениям, несоответствие авторского взгляда на Фадеева и на его эпоху тем политическим «трендам», тем «мейнстримам», следование которым сегодня обеспечивает жизнь «без всяких треволнений», а то и со многими гешефтами.
Отложим на потом и анализ бесспорно выдающегося произведения Василия Авченко – это требует другого времени и другого места. Укажем, однако, на одно обстоятельство, важное именно для нас, живущих сегодня на земле, которую Фадеев считал своей родиной. Об этом читаем у Авченко: «Петербургский Арсеньев и тверской Фадеев – авторы безусловно приморские и притом очень значительные. Тем более странно, что оба остаются недопрочитанными. Если Фадеева определили в резервацию «советских функционеров», то Арсеньева – в не менее тесную ему нишу «краеведов». Прославленные и прославившие, они по-настоящему не осмыслены до сих пор и требуют нового – заинтересованного и непредвзятого взгляда. Им (а на самом деле нам самим) нужно новое прочтение, свободное от советской и антисоветской тенденциозности».
Такую задачу Василий Олегович ставил перед собой, и стоит порадоваться тому, как он с ней справился. Порадоваться и, пожалуй, удивиться. Писатель, мировоззренчески и творчески сформировавшийся в постсоветской России, сумел уйти от стереотипных оценок если не всего нашего недавнего прошлого, то, по крайней мере, одного из ярких представителей отвергнутой ныне эпохи – оценок сколь сомнительных, столь и глубоко внедрённых в массовое сознание сверстников писателя Авченко. В том, что касалось именно Александра Фадеева, на трёхстах шестидесяти страницах книги, прочитанных со всем посильным пристрастием, я нашёл очень немного такого, к чему можно «придраться».
Допустим, где-то в начале книги Фадеев предстаёт «советским вельможей». Всё-таки вельможа – нечто из других времён. Нынешних, например. Наверное, при жизни Фадеева были такие, но едва ли Александр Александрович входил в их число. Мог ли быть «вельможей» комиссар на Гражданской войне, наравне со всеми переносивший мыслимые и немыслимые тяготы походной жизни в тайге, готовый погибнуть в бою под Спасском или на льду у крепостных стен Кронштадта? И, исключая Великую Отечественную войну, вся последующая, мирная, жизнь Фадеева – жизнь коммунара, бессребреника, если и не бедствующего, то всё-таки часто нуждающегося в средствах для обычной жизни. Василий Авченко сам опровергает статус «вельможи», «бронзового человека» и «гранитно-медальный облик» своего героя, пожизненно остававшегося всемерно отзывчивым, заботящимся о ближних и дальних, неподдельно скромным в общении с коллегами, в отношениях с земляками-дальневосточниками, в быту и в творчестве: «Он вводил себя в книги очень осторожно… Намеренно уничтожал в себе возможного – и яркого – литературного персонажа…»
И вот ещё: «Фадеев – писатель хотя и безусловно “красный”,.. навсегда определившийся со стороной баррикад, но при этом честный и не слепой – видящий и изображающий жизнь во всех её противоречиях». Оценка точная. Только в цитируемой фразе смущает союз «но». Что ж выходит? «Красные» – заведомо, безоговорочно не честные и слепые?
И всё-таки это – немногочисленные мелочи, которые, во-первых, в контексте книги почти незаметны и, во-вторых, легко устранимы в грядущих изданиях (при нормальном развитии российской жизни эти издания будут, обязательно будут востребованы).
Огромная работа по сбору материала, добросовестное изучение автором жизни и творчества Александра Фадеева обеспечили появление в русской (не только дальневосточной!) литературе книги, во всех смыслах очень достойной. Можно много и хорошо говорить о художественных свойствах талантливого произведения, но нам сегодня важнее объективность взгляда, аргументированность и убедительность авторских оценок. Возможно, и скорее всего, это потребовало от Василия Авченко такой внутренней работы, такого преодоления самого себя, которые позволяют говорить не только о творческом успехе, но и об общественно важном гражданском поступке, может быть – о гражданском подвиге.
Книга дальневосточника В. Авченко «Фадеев» очень своевременна, её чрезвычайно полезно было бы прочесть всей России. Но об этом сегодня приходится только грезить. А вот что в силах земляков-приморцев – без проволочек внести книгу в региональный компонент литературы для школ и вузов. Для этого надо переиздать книгу тиражом, достаточным для обеспечения всех наших библиотек.
Не лишне было бы выпустить в свет и избранные произведения Александра Фадеева. У нас есть хороший пример – работа издательства «Рубеж» над собранием сочинений Владимира Клавдиевича Арсеньева.
И, если (надеемся, так будет) в нынешнем, юбилейном фадеевском, году состоится уже ставший традиционным фестиваль «Литература Тихоокеанской России», в программе «ЛиТРа» должно найтись не тесное место и Василию Авченко, и его книге «Фадеев», и самому Александру Фадееву – его произведениям и нашей благодарной памяти о нём.
Владимир Тыцких
