Из-за острова Путятин

Попугать весь вражий флот,

Громыхая дизелями,

Выходил атомоход…

Была такая старинная дунайская песня. Изначальное ее авторство, правда, приписывают северянам, которые осваивали первые ракетные подводные лодки. Были такие, 611 проекта, с одной ракетой в боевой рубке, дизельные. Но у нас пели о Путятине.

Об этом славном острове, что отгораживал базу 9-й дивизии подводных лодок от оперативного простора есть, кстати, и другая песня:

Там живут оленеводы

И рыбачат рыбаки…

Знаю, знаю, в широком хождении эта песня значится, как песня о Нарьян-Маре. Но на закрытом острове Путятин тоже стояли лишь оленеводческий совхоз да рыболовецкая артель. Правда, еще там было совершенно дивное, райское озеро. С девственно белыми лотосами и непугаными дефицитными в тех краях карасями, в противовес абсолютно не дефицитному крабу, кете, кижучу, трепангам, морским ежам и другой деликатесной нечисти.

Мы там знатно на карася рыбачили. С минером Колей и флагманским железным мускулом Серегой. Который, впервые увидев лотосы, слышать ничего не хотел о «красной книге», был захвачен идеей осыпать этими дивными цветами спортсменок с узла связи, и потому заплыл за ними, за лотосами, так далеко, что запутался там в первозданной флоре, чуть не утонул, с трудом выгреб к противоположному берегу, а там оказалось болото, топь, и он еще семь верст прополз на брюхе, прежде чем выбраться на нормальную твердь.

Выбрался он без единого цветка, весь в грязи, исключительно потому, что был отличный спортсмен, а выбравшись и выпив водки, сказал так…

Впрочем, стоп. Сегодняшняя байка — о других мужских играх, рождественских…

В общем, погромыхивая дизелями, наш 629 проект (три ракеты при дизелях) из-за Путятина выйти-то вышел. А вот войти… Когда, попугав кого надо, несколькими неделями позже «букаха» стала возвращаться в базу, свалились неприятности. А дело было под Рождество, как я уже сказал. И вечера на хуторе близ Диканьки, со всей его чертовщиной, летающими вакулами и галушками вряд ли привлекли бы внимание Гоголя, если бы он до того побывал на нашем борту…

Во-первых, мы всплыли в бродячем ледовом поле. Наворотили льда на миллион коктейлей. И верхний рубочный люк был завален льдом по обрез надстройки. Изнутри лодки под люком с ломиками матерились боцманята, снизу их взбадривал старший на походе начальник штаба: «Я что, в базу под перископом пойду?!». Изголодавшиеся курильщики безнадежно глотали густую слюну и советовали под крышкой, прямо в шахте, развести нормальный костер, чтобы растопить все льды Тихого океана.

Первым, кто понял, что мы через этот люк выйдем только к 9 мая, был Петрович. Тот самый, который дракон. Скромно, как и подобает мичману при начальнике штаба (который почему-то тогда пошел в море в роли командира), Петрович высказался, что на волю стоит пробиваться через концевые отсеки.

— А чего ты два часа молчал? — рявкнул на него НШ.

Дальше дело пошло веселей. Выбрались через десятый отсек, вырубили из рубки кубометры льда, откопались, бодренько доложились оперативному на берегу, что к проходу боновых ворот готовы, бьем копытами, хотим на праздник к своим мамкам.

— Ждите, — отхлебнул где-то горячего чаю бездушный к семейным ценностям оперативный. Вышел он на связь через час и обрадовал, что «добро» на проход ворот нам дано между двумя и тремя часами ночи, что само по себе было обидно. К тому же, означало, что курить нам у порога родного дома нужно еще семь часов, прежде чем распахнется дверь в бесконечное счастье.

— Кракопендры! — высказался по этому поводу НШ, чем снял часть напряжения. И добавил. — За семь часов при таком ветре нас вместе с шугой вынесет из залива Петра Великого и прибьет к Японии. Потому вот вам моя команда: «На якорь становиться!»..

Отдали якорь. Холодно, ветер, в море уже мерзко, оно уже не родное. И чтоб народ не изводил себя негативом, не поминал лихом большое береговое начальство, НШ наслал на экипаж учебно-аварийные тревоги, как старый, испытанный метод избавления от дурных настроений. Срабатывает всегда и никакого вреда, кроме пользы. Впадая из пожара в пятом отсеке в ликвидацию пробоины в первом, мы весело коротали время. Наконец, случилось:

— С якоря сниматься!

А сниматься не получается. То есть, шпиль крутит, вручную и в электрическую, но толку нет. Цепь девать некуда. Она в горловину цепного ящика не лезет.

— Что там у тебя, боцман?! — рычит с мостика НШ. — Час остался до прохождения боновых!..

— У меня тут 3,14! — докладывает Петрович. — Горловина цепного ящика замерзла. Пробка в ней. И ломом не достать…

— Я тебя!.. Ты меня!.. Они нас!.. Боцман, хоть х.. пробку выбивай, а с якоря снимайся!..

Короче, неистовствует НШ. Но как офицер инициативный, уже альтернативные вводные вниз сыпет:

— На камбузе! Воду греть! Кипяток давать! Лагунами наверх носить!..

И закипела жизнь! Боцман чем-то там пробку долбит, камбуз внизу пары поднимает, кок орет, старпом орет, лагуны кипят, моряки с кипятком по вертикальной шахте наверх взлетать умудряются. Дальше — из рубки сыпятся на оледеневший корпус, а по нему, как по ледяному катку — на бак. Первый лагун пошел. Второй пошел. Третий… Одна беда — кипяток до корпуса долетает, касается железа, щелкает и встает, новым наростом льда.

— Кок, у тебя пошто кипяток не горячий? — орет вниз НШ. — Кипяти, блядь, правильно!..

— Товарищ каперанга, — дергает его за рукав Петрович. — Давайте притопим нос?

— Боцман, ты почему здесь?! На бак, долбить! — И снова вниз по «каштану»: — На камбузе! Вы там долго телиться будете?! Мне что, спуститься?!..

— Не вижу вас на радаре, — проснулся где-то оперативный. — Доложите, где вы!..

— Да тут мы, в точке… Штурман, координаты!..

— Товариш каперанга, — теребит рукав альпака Петрович. — Давайте притопим…

— Пошел в отверстие цейлонского страуса, Петрович! Иди, выполняй задачу!..

— Наши координаты, тащ каперанга… — штурман снизу.

— Вода теплее, товарищ каперанга, — это Петрович.

— Я тебе сказал, пошел в!.. — машет рожком «каштана» НШ.

— Это вы мне?! — штурман снизу.

— Штурман, я дождусь от вас координат?..

— Мостик, это камбуз! Есть еще два лагуна! — бодрый доклад кока.

— Лагуны сюда! Штурман, передать координаты начальнику РТС. Начальник РТС, дать оперативному радио с нашими координатами и пусть заткнется…

— Так и дать, пусть заткнется?

— Я тебе дам! Откуда вас в РТС набирают…

— Тащ каперанга! Я вам хочу объяснить… — рвет жилы Петрович.

— Боцман, вы оборзели! Что вам надо? Вон с мостика!..

Махнув рукой, понимая, что ничего никому не докажешь, Петрович идет, куда послали. И уже с корпуса лодки, взорвавшись, тоже орет. Что-то неразборчивое, безадресное, куда-то в сторону Цейлона. Его слова рвет ветер:

— …опт твою!.. ять, иже с херувимами!… это же второй ять …класс приходской школы!.. вода, ять, теплей, ять, воздуха, жвакогалс тебе в петлицу!..

До сих пор не пойму, как из этого изорванного ветром крика НШ изъял суть. Стой Петрович у него над душой еще сутки, он бы так и посылал его. А тут не только понял, но и воспарил.

— Командир БЧ-5! Ответить мостику.

— Есть БЧ-5.

— Приготовиться перегнать двести литров из кормы в нос! Боцманской команде на мостик! Очистить надстройку! На камбузе, слышно меня? Дым в трубу, кипяток в исходное! Отставить пока кипеть…

Притопили нос. Ночь, прожектор, волна, красиво. Прожектор ползает там, где был шпиль.

— Вон она! — вскидывает рукавицу боцман. — Всплыла, сука!..

— А то как же она не всплывет? — ржет НШ и с силой тычет Петровича в бок. — Это же, боцман, законы физики! Их знать надо! Учишь вас, учишь…

Вскоре выбрали якорь и пошли в базу.

Думаете, на этом все рождественские приключения и чертовщина закончились? Как бы не так. Последний эпизод. Уже в родной бухте, когда прошли Путятин. Повалил снег. И практически вслепую, в этой белой темноте мы нащупали пирсы. Швартоваться НШ умел и делал это красиво. Сам, без буксира, подошел к причалу, притерся, дал команду отработать задним. Береговая команда бросила легкости, наши завели тросы, а все с мостика тем временем посыпались вниз. Менять робы на тужурки, альпаки на шинели, украшать белыми шарфиками небритые и не очень мытые шеи.

Завороженный снегом и ночью, я не торопился. Остался на мостике, чтобы внизу не толкаться, курил. Потому хорошо видел, как берег стал медленно уходить. Фонари с порхающими вокруг снежинками, пирс, береговые боцманята, которые, видя, что лодка куда-то снова пошла, опустили концы и молча стояли, провожая ее, как всегда, когда корабль уходит в моря.

Не получив последней команды «стоп, машина», лодка задом, тихонько отправилась к Путятину. Тут снизу появился НШ. Уже в парадно-выходной шинели, ослепительно белом шарфике, щегольской фуражке. Мы обменялись рукопожатиями, пожелали друг другу хорошего Рождества, и он по трапу, с дипломатиком, поспешил на корпус. Я ждал и дождался.

— А где пирс?! — я такого бесконечного изумления посреди моря до тех пор ни разу не слышал. — Где сходня?! Где всё?..

Это был последний, заключительный акт Рождественской ночи…

PS. А фамилию НШ я вам не скажу. Во-первых, это действительно был замечательный офицер (мало ли чего с нами порой черти не вытворяют), а во-вторых, он убьет меня, если прочитает…

Александр Орлов