Вечер как-то сразу не сложился. Неприятности шли одна за другой.

Сначала, во время встречи с сослуживцем и одноклассником на его территории, в одном из военных поселков, в комнате «чудильника», холодильник, после второй бутылки водки, выполз на середину кухни и закачался. Водку пили мы, а не он, и это было вдвойне удивительно. Стол запрыгал с ножки на ножку, стулья под нами раскачивались. Бутылки на столе пробовали упасть и тонко звенели, ударяясь друг о друга. На улице что-то сильно гудело, на манер трактора.

— Митя, не раскачивай стол! — громко возмутился я.
— Я хотел сказать тебе то же самое! — заорал Митя.
В коридоре раздался многоголосый женский визг и началась какая-то беготня с суетой. Замигал экран телевизора. Хлопали двери, раздавались истерические крики и детский плач, а мы, хотя нас раздирало любопытство, не могли встать из-за стола, потому что полные и уже откупоренные бутылки все время старались принять горизонтальное положение и разлить свое содержимое. Мы прижимали их к столу во всю ширину ладоней.
— Митя, не раскачивай стол!
— Я хотел сказать то же самое!
Это безобразие и наши взаимные обвинения продолжались около минуты, затем все прекратилось, кроме криков в коридоре.
— Мить, выйди посмотри, что там, может, помощь нужна, какой — нибудь шпак буянит, так я его живо успокою, чтоб не мешал офицерам отдыхать!
Митя вышел. Оказалось, мы только что пережили землетрясение силой 7,8 баллов по шкале Рихтера. Гул, который мешал нам разговаривать, оказался голосом ожившей на время Земли. Менее сильные землетрясения проходят беззвучно. В день по три мелких, раз в три-четыре дня покрупнее, раз в год среднее, раз в семь-девять-двенадцать лет сильное. К ним привыкаешь и не обращаешь внимания, но документы и деньги желательно держать в сумке наготове. При первых толчках нужно встать под дверной косяк, схватить сумку и теплые вещи, а при возможности выскочить на улицу. Оказывается, семьи в коридоре этим и занимались, но дверных косяков на всех не хватало, а потом возникла пробка, с руганью и детским плачем, в дверях, ведущих в подъезд.
Пришлось это событие обмыть, радуясь, что по нашему неведению шкала оказалась Рихтера, а не Эсмарха, поэтому обошлось без последствий, не как у остальных. Хотя у Эсмарха, кажется, была не шкала, а кружка, но для тех же целей. Блажен, кто занимается тем, чем занимались мы.
— Сергей, жениться хочу, — поделился сокровенным Митя, опрокинув в рот очередную рюмку.
Я озадаченно замолчал. У Мити и подруги-то не было, даже временной, а тут подобные заявления.
— На ком?
— На Люде-маленькой. Очень красивая.
Это была вторая неприятность, я даже поперхнулся.
— Мить, ну она же блядь, ее весь городок имел!
— Не блядь, просто ее так жизнь била и несчастливые любви. Или любови? Да ладно, не важно, я ее перевоспитаю. И вообще, откуда ты знаешь, что блядь? Я не верю.
На такой вопрос о невесте трудно ответить прямо, и я начал лавировать, если не вилять.
— Ну, говорили…
— Что говорили?- Митя был настойчив.
— Гости у нее часто, мужчины.
— Это не доказательство, она просто общительный человек. Конкретнее.
— В ресторане каждый вечер.
— А мы? Да и где еще отдохнуть? Конкретнее.
Митя явно наслаждался труднодоказуемостью сомнительной непорочности невесты. Но некоторые иллюзии достойны только немедленного уничтожения, как компьютерные вирусы. Это был именно тот случай.
— Под левой грудью родинка, еще одна в виде сердечка на правом бедре, с внутренней стороны, в трех сантиметрах от того места, где ноги расходятся. И на причинном месте седая прядь. Продолжать?
Митя замолчал, а потом с грустью спросил:
— Что, и ты там был? Друг, называется!
— Нет, люди говорили…
А что еще можно было ответить влюбленному?
Митя помолчал, а потом упрямо сказал:
— Все равно, я ее перевоспитаю. И я не видел ни родинок, ни того, остального. Мы еще не так близки. Но она меня любит. И согласна перевоспитываться.
Я понял, что Людка-маленькая настроена серьезно.
В свои двадцать три года Митя еще был девственником и ко всем женщинам, даже таким, как Людка-маленькая, относился трепетно, а не прагматично. Мы и в компанию его не любили брать. Когда пары уже занимались делом, Митя читал своей временной половине стихи Блока, Мандельштама, Гумилева или Есенина, цитировал Овидия и даже «Анналы» Тацита, пытался наставить ее на путь истинный, если она уж больно откровенно заявляла о своих желаниях, и вообще был больше похож на миссионера, сопротивляющегося кастрации дикими индейцами, чем на сексуально озабоченного нормального мужика. Девушки утром были злы и очень возмущались, особенно «Анналами».
— Так бы прямо и сказал, что извращенец. Может, я бы и дала. А он все вокруг да около со своим тацитом. А «тацит» это что, болезнь такая?
Была еще Людка-большая. Она была старой — целых 28 лет от роду! Но на безрыбье, как говорится, и сам раком станешь, и старушку вниманием не обижали.
Обеих Людок близко знали не только военные этого поселка, но и многие другие, из приходящих в завод экипажей.
В своих целях и методах достижения этих целей они были настолько похожи, что разница состояла только в комплекции и семи годах разницы в возрасте, отсюда и деление на «маленькую» и «большую». Целью было замужество, методом ее достижения — постель. Ни один холостяк гарнизона или ремонтирующегося корабля не был ими оставлен без внимания. Кстати, если вы переспали с женщиной, а потом узнали, что ваш друг или сослуживец побывал в той же постели, то вы уже не друзья, а молочные братья. Поголовье молочных братьев увеличивалось не по дням, а по часам. Девицы, сами того не зная, применяли на практике философский закон перехода количества в качество. То есть из такого количества мужиков все равно, рано или поздно, кого-то, да и удастся окольцевать. Кстати, обеим таки удалось. Тогда все было гораздо легче — СПИД еще не изобрели, паленую водку тоже, болезни, передаваемые половым путем, лечились обычными антибиотиками, а любовь не покупалась за деньги, достаточно было столика в ресторане или джентльменского набора в портфеле, а некоторые холостяки искренне верили в сомнительный постулат: » переспал — обязан жениться».
И их окольцовывали такие вот Людки. И, что удивительно, становились преданными и заботливыми женами.
Все это мгновенно пронеслось в моей голове. Надо было искать противоядие, но для начала воззвать к здравому смыслу.
— Женишься — увидишь. Но я бы рекомендовал прежде увидеть, а потом жениться. Вдруг не понравится?
Митька задумался, выкурил молча целую сигарету, а потом сказал:
— Знаю, понравится. Вам же всем нравилось, сволочам. А я и не видел ничего. Только целовались. А хочется…Где, ты говорил, у нее родинка в виде сердечка?
Расстались мы в задумчивости.
Утром я рассказал друзьям о надвигающейся трагедии.
Пришлось спасать ситуацию сообща. Никто не хотел лишаться ни одной из Людок. Ишь ты, индивидуалист-романтик нашелся! К кому бы мы сами ходили, если бы Людка-маленькая замуж вышла? К большой? Однообразно бы получилось. Да и одно дело быть молочным братом, а другое — другу рога наставлять. Неправильно это.
Мите предоставили возможность увидеть все, и даже больше. Для этого пришлось смоделировать ситуацию, когда Людка-маленькая экспериментировала с очередным вероятным кандидатом в мужья в очень сложной позе, а Митя их застукал на горячем по дружеской наводке.
А Митю мы развязали, чтоб не обижался. Развязали, как с помощью кинолога развязывают нерешительного кобеля.
Уговорили Людку-большую, раскрыли Митины слабые стороны, устроили встречу. Она его не слушала, а просто, пользуясь своей комплекцией и субтильностью Мити, завалила его на кровать и изнасиловала, не слушая ни стихов, ни проповедей.
В ресторане по этому поводу был большой сабантуй. Молочные братья веселились, поднимая бокалы за сохраненное поголовье гарнизонных б…дей и за нас, находчивых. После закрытия, набрав шампанского, шумной гурьбой двинулись благодарить Людку — большую.
Она открыла дверь с недовольным лицом, в тапочке на одну ногу и просьбой не шуметь — Митя спит.
Оказывается, на рассвете, этот козел сделал Людке-большой предложение.
На свадьбе мы не были. Принципиально.