За несколько лет до описываемых событий

Мало что в монгольской степи летом радует взгляд. Да и зимой тоже. Разве зарплата, которую тут и потратить особо не на что.

Все навевает уныние. Бесконечный степной пейзаж, где взгляду зацепиться не за что; унылый гарнизон — с ободранными пятиэтажками, унылые солдаты — с вечно испуганными глазами.

А особенно тосклива в монгольской степи — однообразная армейская жизнь, да бесконечные офицерские попойки в малюсеньких квартирах и общежитии, после которых, для шика, нужно выглядеть строгим и образцовым отцом-командиром.

Утро, построение, парковый день.

— Где брезент от БТРа? Куда дели чехол? — крик комроты прерывается стоном, — отличники сраные! Педерасты в лычках, опять пропили имущество!

— Никак нет, ташкап, — красномордый взвод разведчиков един в своем ответе.

— По одному в палатку, — грозный крик капитана чеканит приказ. — А ты, литеха, заходи и учись.

Первым шагает в палатку младший сержант. Толстая наглая ряха выражает бесконечную преданность и уважение. Даже кулак капитана, попавший в лоб, не смог изменить это выражение на физиономии уже упавшего сержанта.

— Вы спросили бы, где чехол, — жалобно звучит лейтенантский голос.

— Давай следующего. Скоро сами скажут.

Та же процедура повторяется со следующим разведчиком. Огромный кулак капитана бьет в лоб солдата, и тот медленно оседает — уже в углу палатки…

— Следующего давай.

— Товарищ капитан! Чехол отдали артиллеристам, а те договорились с монголами и продали его за водку. Три бутылки выпили с пушкарями, а две в каптерке, в сидоре Уразбаева лежат.

— Литеха, пойди забери и сюда. А эти два тела — в БТР загрузить, и на полигон. Лбы расшибли при резком торможении. Понял?

— Есть ташкап…

Череда БТРов вытянулась в степь. Дивизия разворачивается в боевой порядок. Учения, учения, учения…

— Старший лейтенант Недодаев, слушай приказ! Тебе и твоему разведвзводу — выдвинуться в боевое охранение и освещать обстановку на юго-западном направлении.

Взревели моторы — и боевые машины унесли в серо-пыльное утро разведвзвод Андрея.

Впереди БТР механика-водителя молдаванина Гыну. «Гы»- зовут его разведчики и иногда добавляют — «ну». «Гы, минус ну». Он хороший механик и знает дизель, как свои пять пальцев. В колхозе пахал Гыну на тракторе  молдавские поля и пил молдавское вино. С раннего детства молдаване пьют домашнее вино. Пьют вместе с грудным молоком, вместо компота и лимонада. Поэтому весело звучат песни, зажигательно стучат каблучки и сандалии на танцах, захватывает дух от хорошего вина и тесной компании. Какая уж тут учеба! Где вы видели молдаванина-ученого или молдаванина-писателя? Жизнь так прекрасна и так коротка…

Задремал старлей. Многовато выпили вчера чефира. Да и поросенка достали у монголов. Надоела до чертиков баранина, вот и проявили доблесть. Только резать поросят не умеет никто. Вызвал Недодаев двух разведчиков — сержанта Докукина, хитрого рязанского парня, и хохла Редько.

— Ставлю задачу — поросенка зарезать, освежевать, потом зажарить в духовке.

— В духовку целиком не влизе, — возразил на ридний мови хозяйственный Редько.

— Жарить по частям. Сначала голову, а потом со стороны хвоста. И смотри, не перепутай.

Поросенок мирно бегал на привязи в гаражном боксе под охраной Гыну, который, сидя в «уазике», смачно щелкал семечки, полученные в посылке из дому, и сплевывал их в бумажный куль.

— Сдавай вахту и свинью, — Докукин был краток и сух.

— А куда Вы ее тянете, — справился Гыну.

— Резать и жарить, а потом кадеты будут звезду нашего старлея обмывать.

— Понятно, ну, успехов вам.

Гыну, поплевывая уже на пол, вышел из гаража. Редько натянул поводок, поросенок неожиданно завизжал и уперся.

— Брось на него чехол от машины, — посоветовал Докукин. Редько так и сделал. Поросенок затих от неожиданности. Редько обернул его еще раз и, взяв сверток под мышку, направился в «чудильник».

«Чудильником» называлось офицерское общежитие для прапорщиков и холостых лейтенантов, построенное, наверное, еще соратниками Чойбалсана для своих лошадей.

Стояло это серое одноэтажное сооружение на задворках гарнизонного городка и представляло собой два длинных барака с огромными коридорами, соединенными в букву Н меньшим переходом.

Комнаты, в которых жили по десять-двенадцать лейтенантов и прапорщиков, выходили в общий коридор. Обставлены они солдатскими койками и тумбочками. Из предметов роскоши только умывальники, (частенько забитые), и  разнокалиберные шкафы, которые оставались после отъезда других офицеров, если не влезали в контейнер. Умывальники и туалеты находились в торцах этих бараков, за чистоту которых неистово сражался комендант общежития, вечно пьяный прапорщик Закрепа.

Недодаев дал ключи от своей комнаты Докукину, и предупредил:

— Постарайтесь штыком тихо заколоть поросенка, а разделать можно  в умывальнике, там смыв хороший и шланг есть. Пока офицерский состав на подведении итогов в гарнизонном клубе — нужно  управиться.

— Сделаем, ташлей, — ответ Докукина был исключительно краток.

Редько открыл дверь в общежитие, и разведчики шагнули в тускло освещенный коридор. Не успели они сделать двух шагов к комнате Недодаева, как прогремели пистолетные выстрелы. Редько со свертком и Докукин привычно упали на пол, начали осматриваться. Мимо огромными сапожищами протопал прапор Закрепа с криком:

-Убью! Толкушкин, падло! Ты мне все стекла перебьешь!

Уже из раскрытой двери донеслось оправдание:

— Да ты, Закрепа, тут мух развел! Они здоровые, зеленые, жужжат как вертолет огневой поддержки, спать не дают!

— Ну, хиба можна в мух з пистолета цилыты! — от негодования Закрепа перешел на «ридну мову», — Уси рамы побыв, де я тоби скло знайду?!

Докукин встал, отряхнулся, поднял сверток и протянул руку Редько.

— Айда сразу в умывальник. А то, не ровен час, в чудильнике вместо мухи прихлопнут из «макара».

Только успел Редько подняться, как тут же отскочил к стене. И вовремя:  мимо, по коридору, ехал на «Яве» лейтенант — в кальсонах и рубашке с погонами. Он затормозил возле туалета, слез, достал газету «Красная Звезда» и направился в кабинку.

— Ну и «чудильник», не пристрелят, так задавят, — Докукин был по-прежнему лаконичен.

— Что это сегодня с офицерней делается, — заохал Редько, — вроде подведение итогов, а общага не пустует, все пьяные в дупель.

— Денег вчера дали. Зарплата.

Разведчики со свертком осторожно зашли в умывальник. Запасливый Редько вынул штык из чехла на поясе.

— Ты, Докукин, держи порося, а я буду колоть.

— Да как его удержишь? Он вырывается и вертится постоянно. — Лаконичность Докукина дала трещину.

— За ноги держи, — перешел на короткие советы Редько.

Поросенок отчаянно визжал и вырывался. Докукин схватил его за задние ноги, а Редько колол поросенка штыком куда ни попадя, отчего тот, порезанный, покрылся кровью и завизжал еще пронзительней и тоньше. Руки разведчиков были в крови, на полу краснела лужа, а поросенок все вертелся и визжал.

— Что это вы тут устроили концерт с варфоломеевской ночью? — в умывальник зашел тот самый лейтенант-мотоциклист помыть руки. Быстро сполоснув обе руки и вытерев их об кальсоны, скомандовал:

— Хватит свинскую кровь лить понапрасну и пол пачкать. Хватай свинью, тащи в душевую. Там утопим в старой ванной, которую Закрепа со свалки приволок.

Редько бросил штык-нож в раковину умывальника, подскочил к Докукину и схватил поросенка за передние ноги. Шагая быстро боком, разведчики потащили обезумевшее животное в душевую. В углу облезлого помещения действительно белела, а точнее — серела, невесть откуда взявшаяся ванна. Лейтенант не отставал и продолжал командовать:

— Так, сажай свинью в ванну и держи  там… Ниже, ниже держи и нагни ей голову.

Сам тем временем подсоединил шланг к крану в душевой, пустил воду в ванну. Сильный напор воды кровавыми брызгами отскочил на лица солдат и их обмундирование.

— Литеха, меньше напор сделай! — Докукин криком нарушил субординацию и перешел на «ты».

Вода быстро заполняла ванну, и поросенок в ней стал легче. Руки у разведчиков непроизвольно ослабили хватку. Бедное животное совершило скачок из ванной, которому позавидовала бы борзая на охоте.

— Мудаки, какого хера отпустили свинью? — крик лейтенанта вывел разведчиков из оцепенения. Они бросились за окровавленным поросенком в коридор. Поросенок отчаянно боролся за свою жизнь. С пронзительным визгом, он торпедой несся прямо к выходу, с разбегу попал в ноги коменданта Закрепы, свалил его, но был схвачен железной рукой прапорщика.

Недаром начальник штаба дивизии, гордившийся своими точными формулировками характеристик и аттестаций в выводах по службе Закрепы, собственноручно написал: «Хватательные способности развиты исключительно».

Эти способности неумолимо держали бесконечно орущую уже благим матом свинью. Откуда-то сверху до Закрепы донесся голос Толкушкина: «То мухи спать не дают, то ты, Закрепа, со свиньей цирковой аттракцион устроил», — грохот пистолетного выстрела заполнил коридор.  Докукин и Редько снова упали, как подкошенные. Крик свиньи оборвался на самой высокой ноте. Вместо глаза у нее зияла черная пустая дыра.

— Конечно, не мухе в глаз, а только свинье, но и то неплохо, — подытожил подбежавший пеший мотоциклист в кальсонах. Обалдевшие, Закрепа с разведчиками поднялись с пола. Тут коменданта так понесло матом, как несет после огурцов, запитых молоком. Ранее, будучи допрошенный грозным комдивом при обходе гарнизона по поводу жалоб молоденьких лейтенантов и их жен на чрезмерное употребление ненормативной лексики, («Говорят, вы, Закрепа, матом на женщин ругаетесь?»), — ответил по-военному громко и четко, снискав себе вечную гарнизонную славу:

— П…т, товарищ генерал.

Прервала бесконечно шумный монолог Закрепы только вода, полившаяся в коридор из умывальника, куда и помчался грозный комендант. Разведчики схватили застреленную свинью, потащили на кухню. Там, обмыв ее из чайника, засунули в духовой шкаф головой вперед. Влезла, как и планировалось, половина туловища. Под остальное  подставили табуретку. Редько с умилением наблюдал, как голова свиньи покрывается аппетитной корочкой.

— У нас дед на рождество колол свинью и делал из нее домашнюю колбасу, — мечтательно произнес он.

— А мы свинину с лучком жарили, — поделился  кулинарными воспоминаниями Докукин.

…Так разведчики предавались гастрономическим мечтам, пока голова поросенка изрядно не подгорела. Заднюю часть свиньи прожарили меньше. Свой трофей водрузили на крышку большого бака. Поросенок лежал на крышке, как на блюде. Таким и втащили его на офицерскую попойку, где быстро и споро комроты «расчленил» свинину на порции. Каждому досталось по одному прожаренному и одному не прожаренному куску.

Долго еще офицеры вспоминали это мероприятие в чудильнике.

БТР вздрогнул и остановился. С Недодаева мигом слетела  сонливая усталость.

— Куда мы забрались, Гыну? Компас опять железная гора подкрутила? — голос старлея потерял уверенность. Хоть видимость была отличная, вокруг Недодаева глазу зацепиться не за что. Как говорил командир полка: «Срущим отойти на шесть верст, иначе обедающим тошно».

К БТРу мчался какой-то зеленый грузовик. Из его кузова  яростно махали руками трое неизвестных в форме, похожей на китайскую.

— Это китайцы едут, — почему-то радостно сообщил  Гыну.

— Уезжайте, уезжайте отсюда, — на отличном русском языке громко кричал старший китаец, — пока никто не узнал, что вы границу нарушили!

«Какую границу?» — уныло подумал Недодаев, и только теперь понял, что он со своими солдатами находится на китайской территории.

— Консула вызывай, — угрожающе произнес Андрей.

— Нет тут никакого консула, никого нет! Езжай отсюда, пока мне не попало, — китаец умел быть убедительным.

— Солярка заканчивается, — снова весело внес смятение в душу Андрея молдаванин Гыну.

— Поворачивай и езжай отсюда, хоть с соляркой, хоть без солярки, — китаец настойчиво повторил эту фразу дважды.

Недодаев махнул рукой Гыну и остальным, БТР взревел двигателем и помчался в обратную сторону. Часа через полтора, когда он уверенно встал посреди степи,  начало быстро темнеть.

Только к утру разведчики услышали знакомый гул моторов. Колонна БТРов показалась в рассветной дымке, зеленой змейкой проползла через пески и вскоре приблизилась вплотную. Из головной машины торчало свирепое лицо командира полка.

— Где вас носит, Недодаев?! Что вы разведывали у китайцев?! Хорошо еще Ван сообщил мне, что вы заблудились со своими обормотами. Мы с ним в академии учились. Мало ему своих придурков, так вы еще лезете! — Рев комдива заполнил всю степь.

Так в личном деле Недодаева очередная аттестация увенчалась итоговым выводом «В мирное время — бесполезен. В военное — исключительно опасен. Для своих…»

Неожиданно произошла смена места службы, и зимнюю шапку ушанку с двумя длинными, накладывающимися друг на друга ушами, называемую «два оклада», пришлось обменять на обычную. Одновременно со сменой шапки ощутимо уменьшилась зарплата, прибавились житейские заботы. В зоне гарнизона эти заботы возникали реже, решаясь с помощью мастеровитых солдат и хозяйственных прапорщиков. А тут — небольшой литовский городок; рядом с ним за тройным кольцом колючей проволоки, частыми вышками часовых и укрепленными огневыми точками ощетинились огромные склады боеприпасов целого военного округа.

Потоком, эшелон за эшелоном, шли  снаряды и мины, гранаты и патроны из Группы советских войск в Германии, покидающей по решению Горбачева эту страну. Днем Недодаев со своей караульной ротой встречал  вагоны, вечером выставлял очередной караул вокруг склада, а ночью проверял несение им службы. Часовые нередко спали на постах, присев в укромных местах, не снимая автомата и подсумков.

Начальник политотдела спецчастей, в которые входила караульная рота, частенько приезжал в казарму и рассказывал солдатам о происках литовских националистов. Вот и сегодня, обнаружив уже днем спящего часового на вышке, старший политработник нудно ругался, не забывая ежеминутно напоминать о долге солдата и офицера перед Родиной.

— Да я столько Родине задолжал, что она обязана меня беречь, как зеницу ока. Без квартиры, без талонов, в этой вонючей дыре, поедая пшенную кашу, от которой курам в глаза стыдно смотреть… Днем командую артелью грузчиков; ночью — командой сторожей, причем в одних и тех же лицах. Да еще вместо помощи слушаю вашу бесконечную болтовню про врагов народа. Хотелось бы, наконец, узнать — где друзья народа прячутся и могут ли они для меня и моих немытых солдат хоть что-нибудь сделать хорошего?

Начпо в бешенстве вскочил в свой «уазик» и машина быстро скрылась в лесу.

— Зря вы так, товарищ капитан. Ничего хорошего мы не дождемся, — укорил Андрея его взводный.

— Националисты, националисты… А активисты «Саюдиса» принесли какие-то талоны на свою колбасу, масло, сахар и прочее. Мэр разрешил отовариваться в универсаме в кредит, под запись, — возразил Недодаев.

—  Так боятся, чтобы склады не растащили, или, не дай Бог, не взорвалось что-нибудь у нас…

— Да… От них мало, что останется, а от нас совсем ничего, — подвел итог Андрей, — в общем, непонятно, как они это все раскапывать будут. Ведь нижние ящики со снарядами в землю ушли под тяжестью верхних. Ну, да ладно. Это уже не наши заботы.

Августовским вечером Андрея вызвали в штаб. Возле штаба в большом количестве толпились «уазики». Непосредственно у входа стоял БТР в маскировочной сетке. Количество часовых вокруг штаба резко увеличилось. Приветствия собравшихся стали официально сухими. Все как будто играли в непривычную, очень строгую игру. По круглой физиономии начальника гарнизона бродила военная тайна, вспыхивая ответственными взглядами, полными тревоги за судьбу Родины. Повышенное чувство ответственности мелькало на знакомых лицах, делая их стандартно военными. Зал совещаний заполнился почти наполовину. За трибуной висела карта с красными флажками, определяющими наличие сил и средств советской власти в этом небольшом городке. Противник никак не обозначен на карте. Не смог его обозначить в своем докладе и луноликий полковник, закончив свою речь призывом — поддержать Государственный комитет по чрезвычайному положению, и навести порядок на вверенной территории. Непосредственно перед Недодаевым он поставил задачу взять под контроль почту, телеграф, телефон силами караульной роты.

«За семьдесят лет план захвата власти так и не изменился», — подумал Андрей и бодро доложил, что не сможет выполнить эту задачу без снятия караула со склада с боеприпасами. А на это требуется письменный приказ начальника гарнизона, собственноручно подписанный. Начальник гарнизона вместе с подошедшим старшим политработником долго стращали Недодаева всевозможными карами и ужасными перспективами падения советской власти в этом небольшом литовском городке, но Недодаев стоял на своем:

— Дайте письменное распоряжение, — и я выставлю вооруженных часовых хоть у каждой двери в городе.

Начальник политотдела сокрушался, что Андрей не является членом КПСС, и нет возможности немедленно привлечь его к партийной ответственности. К обеду воинственная истерия угасла, и командиры частей разъехались. Беспорядков в городе не наблюдалось. Мирная жизнь размеренно шла своим чередом.

Через два дня после совещания Недодаев, заехав в городок по личным делам, стал свидетелем митинга по случаю победы демократии и с удивлением обнаружил на трибуне знакомые лица своих начальников, которых мэр города горячо благодарил за невмешательство в смутные дни путча. На этих лицах светилась твердая уверенность в несокрушимости демократических свершений и угодливое желание служить новой победившей власти.

— Большой и Малый театры таких актеров лишились! — Андрей в сердцах плюнул на тротуар и, выругавшись нецензурной бранью, отошел в сторону.

— В своей стране будете плеваться, оккупанты! — подскочил к Недодаеву один из митингующих.

— Вот такие офицеры позорят честь армии новой демократической России! — с трибуны указал рукой на Андрея старший политрук гарнизона.

Недодаев с трудом покинул место митинга и прибыл в казарменное помещение. Стакан водки, выпитый немедленно, только усугубил чувство горечи. Наутро Андрей твердо решил — никогда, никому, нигде  и ни в каком качестве не служить.

— Все свои силы, знания и умения брошу на то, чтобы как можно меньше зависеть от государства, и, вообще — от кого бы то ни было, — дал себе зарок Андрей. — В самой богатой стране стыдно быть бедным!