Пословицу про бабочек я услышал на второй день учебы в училище. За сутки до этого мы прибыли из лагеря в казарму, получили на складе синюю курсантскую робу, берет со звездочкой, тельняшку, синие трусы почти по колено, черные носки и пудовые матросские ботинки-прогары со шнурками из воловьей кожи. У тумбочки дневального на стуле стояла алюминиевая миска с разведенной хлоркой. По очереди мы макали в нее спичку и подписывали изнутри робу, брюки и берет. Фамилия, инициалы, номер курса, роты и класса. В моем случае это было 123 ‒ первый курс, вторая рота, третий класс. На накладном кармане рабочей куртки синего цвета мы пришили выданный нам номер. Баталер, видимо, еще вчера через трафарет нарисовал его тушью на белой полоске материи. На моей значилось «1-12328». Первая единица обозначала номер батальона, а последние две цифры ‒ мой номер в списке класса по порядку. Я так много времени потратил на свою длинную фамилию на робе и брюках и так тщательно пришивал белую полоску на карман, что забыл подписать берет. Утром после гортанного крика дежурного на подъем я не нашел его на своей тумбочке и встал в строй с непокрытой головой.
Старшина роты, крепыш с немигающими азиатскими глазами, у которого за плечами были три года срочной службы на флоте, внимательно изучил мою почти под ноль остриженную голову и тихо оценил ее:
‒ Наряд вне очереди.
Я не сдержал обиду:
‒ Кто-то взял мой берет.
‒ Он подписан?
‒ Я не знаю, ‒ попытался я вспомнить вчерашний день.
‒ Значит, он ушел. На флоте бабочек не ловят.
‒ Но у меня нет другого.
‒ У меня тоже, ‒ обернулся старшина к баталеру, который вчера выдавал нам форму. ‒ А у тебя?
Круглощекий парнишка из служивых, лучший друг старшины, крутнул на пальце связку ключей и кивнул мне:
‒ Пойдем бэушный дам. Только подпишешь при мне. И пастью больше не щелкай. Старшина правильно сказал: на флоте бабочек не ловят.
На следующий день нас строем провели на учебную территорию, и тот же старшина зачитал по списку номера аудиторий для самостоятельной подготовки у каждого класса.
Наша комната оказалась на четвертом этаже малого учебного корпуса. Мы неслись наперегонки по лестнице, пинали друг друга по стенам, подсекали сзади по каблукам. Грохот тяжеленных прогар напоминал камнепад в горах. Каждому хотелось сесть либо на последние парты, либо ближе к окну. Исчезла разница между недавними школьниками и служивыми, у которых за плечами было по два-три года срочной службы. Все соревновались за явную глупость, а может, именно в этой схватке были зачатки того, что потом выплеснется в немилосердную борьбу на распределении по флотам перед выпуском. Одно дело если ты попадал в начало офицерской службы на Черноморский или Балтийский флот, где ни льгот, ни серьезных денег, и совсем другое ‒ Север или тем более вожделенная Камчатка с годом за два и окладами как у генералов в Москве.
В числе первых я, помня о бабочках, ворвался в комнату и наткнулся на квадратную спину опередившего меня бывшего ефрейтора-артиллериста.
‒ А вы кто такие? ‒ возмущенно спросил он у пяти курсантов, уже сидящих за тремя задними столами.
В отличие от нас они были не в синем рабочем платье, а в белых форменках и черных брюках при ремнях с бляхами. У трех из них на груди горели в лучах солнца знаки об окончании суворовского училища, у двоих ‒ нахимовского.
Первым встал рослый скуластый парень из нахимовцев. Он прошел к первому столу в среднем ряду, взял лежащую на нем бумажку и объявил:
‒ Мы питоны и кадеты. Нас распределили в ваш класс. Я написал на листке наши фамилии и клички. Это Купа, ‒ показал он бумажкой на курсанта, ноги которого торчали до середины следующего стола, ‒ это Кики, это Боб…
‒ Что за самодеятельность? ‒ протиснулся из толпы, уже вошедшей в комнату, старшина взвода, на погонах которого солидно смотрелась широкая оранжевая полоска главного старшины. ‒ Какие кики и купы?
‒ Ниже нас можете написать ваши фамилии и клички, ‒ упрямо повторил нахимовец.
Главный старшина вырвал бумажку из его рук, но вырвал не всю, а только клочок и показал этим клочком на последнюю парту:
‒ Раз такие шустрые, то это теперь ваши места. А про кликухи забудьте. Здесь не колония и не пересыльная тюрьма. Вопросы есть или впаять тебе, питон, наряд на помывку палубы? ‒ сказал главный старшина, уже не только отслуживший на флоте три года, но и отгулявший до поступления в училище еще два года на гражданке.
‒ Ну ладно, ‒ как-то сразу обмяк нахимовец и двинулся к своему месту по проходу с оставшимся в его руке обрывком бумажки, на котором красовались их клички.
Его тут же оттолкнули чьи-то сильные руки. Схватка за оставшиеся места продолжилась и через минуту стихла. Все сели как надо. Бывшие служивые со служивыми, бывшие школьники со школьниками. Так и отсидели четыре года.
Тогда мы еще не знали, что находимся только у основания пирамиды, и забраться на самый ее верх вообще ни у кого не получится, потому что в других училищах, институтах и университетах тоже были свои пирамиды и некоторые из них уже тогда смотрелись гораздо выше нашей. Основная гонка у нас начнется потом, когда мы станем офицерами и попадем в мясорубку флота. Именно там для некоторых станет недостижимо даже звание капитана 3 ранга с одинокой звездой на погоне.
А в сентябре 1973 года мы твердо понимали одно: нужно перетерпеть первый курс, а дальше будет легче дышать. И успеть совершить что-то серьезное тоже будет легче.
